– Ладно, будем живы – не умрем.
– Ты уж пойми меня правильно, Володя. Я пока здесь сидел, с самого 6 февраля между прочим, о многом передумал. Времени хватило… Жаль только, что сам не смогу рассчитаться.
Он опустил ноги на пол, сел.
– Лежи, – сказал я.
Но ему надо было облегчиться, и я помог пройти к ведру. Потом я снова укрыл его одеялом. Света в окошке добавилось. Валера не спал, глаза его блестели, как обычно блестят, когда из человека истекает последняя энергия, а вся воля и сила остаются лишь в горящих зрачках. Я попытался развлечь товарища по судьбине свеженькими анекдотами, но Валера сказал:
– Давай помолчим.
– Давай, – невесело согласился я.
Вдруг приспичило: курить захотелось. Содержимое моих карманов вместе с сигаретами вычистили бравые полицейские. Я постучал в дверь, появился заспанный старшина. Попросил у него сигарету. Дед достал, прикурил, сунул в окошко, покосился на лежащего, молча ушел.
– Курить будешь? – спросил я у Скокова.
Он кивнул, я сунул ему в рот сигарету. Валера затянулся пару раз, вернул обратно. Я мусолил ее дальше, выплевывая крошки табака, докурил до крошечного состояния, затушил и миллиметровый остаток спрятал под нары.
– Может, у него еще ключи от дверей попросить? – предложил я.
– Тебя сейчас переведут в другую камеру. Будешь прорываться – не забудь про меня, – вдруг заявил Валера. – Тебя увидел – сил прибавилось. А если не выдержу, бросишь меня по дороге, в тягость не буду.
– Не брошу, – сказал я. Но уверенности моей поубавилось.
Через некоторое время дверь камеры распахнулась: на пороге стоял долговязый полицейский. Старик, видно, сменился с дежурства. Я на прощание кивнул Валере, он сделал слабый знак рукой – и нас разгородила железная дверь.
– Руки – за спину!
Два сумрачных непроспавшихся типа повели меня по лестнице на второй этаж. Возле двери с табличкой «Петреску Ф. П.» остановились. Один из конвоиров сказал:
– Сейчас войдем – и ты доложишь: «Бывший тираспольский гвардеец, заключенный…» Как тебя?.. Все ясно?
Меня подтолкнули вперед. Кабинет был вполне приятным. Розовые занавесочки создавали ощущение уюта. Портрет Мирчи Снегура, аккуратно наклеенный на картонку, телевизор, холодильник, в стеклянном шкафу – темно-синий, монолитный ряд Полного собрания сочинений В. И. Ленина. Над диваном висела репродукция «Ливанского кедра» экспрессиониста Кости Чонтвари.
– Хорошо, – похвалил я. – Чувствуется вкус.
Хозяин, в очках, ослепительный пробор в смоляных волосах, с прищуром наблюдал за мной, сидя на диване. Он был в гражданском – в безупречном синем костюме. «Под цвет томов Ленина», – подумал я.