— Может, в чадскую вытрезвиловку, откуда мне знать?
— Заглохни, ладно? — не скрывая раздражения, попросил Жевун, работая локтями. — Или смени тему.
— Как скажешь. Поговорим об ощущениях, которые соединили вечер вчерашний и утро сегодняшнее. — Катала резко сменил тему. Сказал так, подражая спортивному комментатору Сергею Курдюкову, чтобы услышал Нико: — Какая мощь! Он носом дышал на финише!
Николаев чуть сбросил темп, выругавшись про себя. Он взвинтил темп, не отдавая себе отчета. Но по-прежнему смотрел на Вивьен — как на маяк. Как Магомет на гору, которая вдруг пошла ему навстречу. А вдоль живого кордона двинулась первая группа детей — двадцать или около того; руководил детьми рыжеватый мужчина лет сорока и женщина неопределенного возраста, одетая в сиреневый сарафан.
Нет, пронеслось в голове у Нико, в эту группу Сюзон не попадет — быстро идут, а вот со следующей…
Он уже думал об этом, как о неизбежном. Пока не анализировал провал — рано, но от разборок в представительстве Интерпола никуда не уйти. С его губ едва не сорвалось: «Я умею защищаться. Катала и Жевун умеют нападать. Отмашемся, не пропадем».
— Вот они что задумали, — прошипела сквозь зубы Мамбо.
Они приехали в аэропорт двадцать минут назад. Только здесь, в Нджамене, стоило искать следы русских.
Они меняли друг друга за рулем через каждые три-четыре часа; удивительно, но Мамбо за руль так больше и не села. Она задала бешеный ритм, а потом ушла в себя.
По прибытии в аэропорт она разбила свой отряд надвое: Ниос и Кимби отправились в здание аэровокзала, Мамбо и Леонардо прямиком направились к манящей и гудящей, как улей, толпе.
Мамбо шла за своим инстинктом. Она, как и Лео, скрыла свои покрасневшие от ветра и пыли глаза за черными очками. Розовая в черный горошек косынка завязана под подбородком. Она бы смотрелась стильно, если бы не следы долгого путешествия, особенно заметные в одежде и уж потом на лице, щедро присыпанных пылью. У Мамбо пыль скопилась и на бровях, только она не замечала этого.
— Вот они что задумали…
Она видела русского, на голову возвышающегося над толпой. Видела то, что ускользало от взглядов других: связь между двумя белыми — плечистой француженкой и высоким русским. Они смотрелись гармоничной парой, хотя их разделяла разношерстная шеренга мужчин и женщин. Для Мамбо это было очевидно.
Как оказалось, Леонардо не потратил время попусту, общаясь со жрицей. Как и Нико, он возвышался над толпой, потому, наверное, на него обратила внимание Вивьен: всего несколько мгновений она смотрела на него.
Лео вдруг встрепенулся: «Где ребенок? Где девочка?» Он увидел не ее, а человека, которого вычислила Мамбо: чернокожую молодую женщину. Та неотрывно следовала за высоченным музыкантом, кажется, держась за него.
Леонардо пожалел, что у него нет пистолета. Скорее всего, отсутствие оружия породило в нем желание выстрелить, и он не мог отделаться от него; последствия выстрела его, естественно, не трогали. Вот он вынимает из-за пояса громадную «анаконду» и взводит курок, не торопится, выбирает момент для выстрела. Когда — может быть, сейчас, когда русский раскалывал своим телом потную шеренгу? Нет, чуть позже, нужно дождаться кульминационного момента — когда руки двух человек соприкоснутся…
Дети шли по двое, держась за руки. Когда Нико прорвал оцепление, оттерев плечом молодую пару и потревожив громилу-полицейского, Вивьен была уже в двух шагах. Она стала так, чтобы вторая партия детей прошествовала, оставляя ее слева. Нико не знал, репетировала Вивьен нечто подобное или нет, но действовала она грамотно. Она повернулась к Нико спиной и протянула, не глядя, руку назад, даже пощелкала пальцами, поторапливая его. Когда она повернется, сделает шаг-другой в обратном направлении, никто не обратит внимание на ребенка, которого она будет держать за руку. Толпа, она и есть толпа. Невозможно сказать, сколько человек в ней, сто или сто один. Вивьен знает, что делает.
Нико обернулся и, словно он отправлял в Европу и Мэрион тоже, улыбнулся ей и подмигнул. Напряжение, сковавшее ее тело, не позволило ей попрощаться с Сюзон. Она отпустила руку, и девочка перешла к адвокату. Тот легонько сжал ее руку и отпустил, обнадеживая ее, вкладывая в этот простой жест столько, сколько по силам понять взрослому человеку: «Не бойся. Ты по-прежнему в безопасности».
В безопасности. Тут Николаев мог рассмеяться во все горло.
Он не мог разобраться со своими ощущениями, но полагал, что может понять, какие чувства сейчас в душе у пятилетней девочки. По сути, к концу пути ей было уже все равно, кто рядом с ней, хорошие люди или не очень, свои они или чужие. Любой взрослый запутался бы, а здесь ребенок. Она доспела, налилась, как яблоко, что, собственно, устраивало Николаева. Где-то в глубине его души возился надоедливый червячок, и вот ему-то будет не все равно, если Сюзон не оглянется, не бросит скрытый взгляд на человека, который рисковал ею больше, чем собой. И это было самое слабое звено в операции, построенной и на взаимоотношениях тоже.