В зоне бесплатным был только воздух. И предложенная вроде от чистого сердца иголка или сигарета могла оказаться ярмом беспросветного долгового рабства. На этом часто ловили новеньких, и некоторые из них, слабые духом, нередко кончали даже самоубийством, не выдержав издевательств "кредитора".
– Пей и ешь, это не обязаловка, даю слово. Просто у меня к тебе есть деловой разговор. А ехать посуху – что мы, сявки?
Мы… Мягко стелет, сукин сын… Но пожрать на дармовщину – отчего ж, я не против. Тем более, что передач с воли мне никто не посылал – эта долбаная конспирация!
Махнув стакан виски – дерьмецо еще то, пожадничал, гад, – я приналег на деликатесы. Муха с виду благодушничал, но его взгляд временами доставал до желудка. Изучал. Давай, давай, теперь твой ход. А то я уже забодался ждать в этой помойке.
– Как тебе тут нравится? – невинно поинтересовался он, закуривая.
– Хуже бывает только в могиле… – угрюмо ответил я, и снова налил.
– А ты разве там бывал?
– Почти. Три недели в реанимации. И месяц после на волоске висел.
– В Афгане?
– Где же еще. Мать его…
– Да-а, браток, нехорошо…
– Что – нехорошо?
– Поступили начальнички с тобой нехорошо. Героя войны – и в тюрягу. Награды есть?
– Валом. Но кому до них дело?
– Эт точно. В нашей державе никому ни до кого нет дела. Каждый сам за себя. Но срок тебе втюкали – будь здоров.
– Ага… – Я продолжал жевать.
– Что, так и будешь кантоваться здесь до дембеля?
– А куда денешься? Разве что выйдет помилование, но на это рассчитывать трудно.
– Дохлый номер, – согласился Муха. – Статья больно крутая.
– Сам виноват. Доверился одному козлу, он меня и вложил. Падло.