Глава 17
«Взаперти»
Поджидая Джемала, Гвидо Терон предался воспоминаниям. Он не раз возвращался к теме ронинов, а точнее – образ Шавхелишвили, его поведение и манеры заставляли его снова и снова касаться этой темы. Оказывается, ронины были разными. Лично Шавхелишвили особо почитал тех ронинов, которые, считаясь элитой, не имели средств к существованию; и лишь немногие владели замками и землями. Некоторые из них вложили мечи в ножны и примкнули к другой элите: художников, музыкантов, артистов. Другие, наоборот, «устремились к идеалу воина» в жажде познать совершенства на опасных путях Кендо. Дуэли стали обычным явлением, а школы фехтования вступили в эпоху расцвета. Но и они разделились: одна школа готовила учителей Кендо, а другая со временем превратилась в тайную полицию.
Духом битвы была пронизана вся повседневная жизнь самурая, и возможная смерть не казалась ему чем-то необычным; близость смерти его не пугала. Можно ли то же самое сказать о Джемале? – задался вопросом Терон. Настоящим мастером меча он был вряд ли. А вот по духу – несомненно. Джемал был готов без колебаний шагнуть навстречу собственной гибели. Но такое положение вещей просуществовало только до вчерашнего дня, когда Джемал попрал это правило и отступил. Мало того, он прикрылся товарищем, убив его. Но он спас свою жизнь. Он не спасовал в отдельно взятой ситуации, нашел выход, проявил смекалку, постиг суть ситуации. Вот!
Как-то раз он заговорил о практике, направленной на
Мастер.
Джемал, оставив Гвидо Терона одного в кабинете «Филиала», спустился в подвал.
...Мастер вдруг почувствовал головокружение. Как будто у него резко упало давление. Как будто он отошел от самогипноза. Он был близок к истине. Он не подумал только об инструментах – этой камере с ее
Он встрепенулся – как будто прозвучал голос медсестры из кабинета тюремного стоматолога: его очередь вырывать зуб. Открылась дверь. На пороге вырос полковник Шавхелишвили. Мастер же грешным делом подумал о том, что больше его не увидит.
– Не все так просто, – сказал Джемал.
Одна эта фраза послужила росчерком ко всему, о чем подумал Мастер, о чем успел он написать сутками раньше.
Вот оно...
Губы и язык его занемели. Он впервые попробовал на вкус вязкий воздух подвала, последний его глоток.
Шерхан взвел курок пистолета и трижды выстрелил в Мастера.
Глядя на тело, сползшее с койки, он убрал пистолет в поясную кобуру. Усмехнулся. Ведь он держал в голове мысль об автокатастрофе. Зачем? Что скажет этот факт соседям Мастера, его близким и родным? Только то, что он попал под машину. Несчастный случай. А может быть, не такой несчастный. «Аннушка уже пролила масло». Нет, это не ерунда. Но это слишком сложно. Три пули в грудь и голову скажут близким, родным и соседям Мастера чистую правду. Три пули в чужое тело выгонят из них все затаенное: злобу, ненависть, желание отомстить.
Мысль об автокатастрофе могла прийти в голову одному человеку, но одобрение могла получить только в большом коллективе. Один человек думает и действует проще. Его мысли и устремления прямы, как стрелы. Но горе ему, если он свернет с прямого пути: у него нет помощи со стороны. И он в конце концов сгинет, пропадет.
Шавхелишвили невольно перенес свои мысли на операцию «Метро». Она была проста. По сути своей – двухходовка. И он не придал значения тому, что она увеличилась на один ход, а значит, и он сворачивал с прямого пути. Просто потому, что в полковнике Артемове, которого он расценил как дар небесный, он не увидел «примеси» – как человеческого фактора. Он не уводил с пути, но украшал его.
Покидая подвал, Шавхелишвили сказал дежурному:
– Вы знаете, что делать.
– Да, господин полковник.