Бастион: Ответный удар

22
18
20
22
24
26
28
30

– Ко мне, Анюта… Бежим…

– Конечно, Пашенька…

И вдруг закричала – с надрывом, заполошно… Так кричат глупые бабы в импортных страшилках, оставаясь один на один с чудовищем. Этот крик у них визгом зовется…

– Б…! – ругнулся Туманов. В горле запершило.

Почти без паузы лес прошила тугая очередь. Совсем рядом. Еще одно тело затрещало буреломом и легло.

Он помчался на крик.

– Я попала в него, Паша… – фальцетом сообщила Анюта.

В траве лежало бесформенное, похожее на груду тряпья, тело.

– Как я могла не стрелять, Пашенька, скажи?.. Он вылетел, как сумасшедший… Я оплошала, да?..

Он зло сплюнул.

– Поздравляю…

Не до реверансов. В загашнике – секунды. Он отобрал у нее автомат, втиснул тесак за пояс, опять схватил за руку – она охнула от боли в запястье – и потащил, волоком, не разбирая дороги, лишь бы убраться из этой пагубной зоны, где каждый куст готов тебя изрешетить. Они пробежали метров пятнадцать, больше не сумели. В спину простучала длинная очередь – явно наудачу. Пули прошли над головой, обломив пару веток. Мимо, подумал он. Мимо… Анюта споткнулась, стала заваливаться. Он тянул ее за руку, оттого она и не рухнула лицом. Но он не мог тащить ее как волокушу бесконечно. Остановился. Она без слов осела в траву.

…Он опустился на корточки, ощупал голову. Нет, кажется, не мимо… Под волосами в разбитых костях затылка хлюпала кровь. Он погрузился в эту жижу, как в расколотую костяную чашу, и пока соображал, в чем суть да дело, прошли секунды.

– Анюта? – недоверчиво пробормотал он.

Она молчала. Он оторвал руку от головы. Мог бы и додуматься. Не станут каратели рисковать. Идя на операцию, они надевают «набрюшники» из титана. Анюта свалила одного, он оклемался и ударил в спину, веером. Сейчас разберемся, сука…

Он встал за дерево, поднял автомат и открыл огонь прямо в лютую темень. Куда уж стесняться? Имеем наглость…

Снаряженный магазин иссяк в три секунды. Ответных мер не поступило.

– Сладких снов, паскуда… – пробормотал Туманов и снова опустился на колени. Бежать не хотелось. Надоело – хуже горькой редьки.

Анюта не шевелилась. Жалко… Как подло устроен человек. Он эгоист. Когда умирает близкий, он скорбит не по нему. Он совсем не задумывается над тем, каково ему там – быть мертвым. Ему это и в голову не приходит. Он скорбит по себе, оставшемуся без него…

– Тихоренко, Григорьев, обойти справа! – прозвучала в темноте лающая команда.