В стороне от обочины проплывало пепелище – обгорелые останки деревеньки дворов на двенадцать. Обугленные каркасы зарастали крапивой. Голые дымоходы над печами уныло пялились в небо – будто памятники былым зверствам.
– Весной спецназ спалил из огнеметов… Человек тридцать тут жило. Понаехали ночью, обложили и давай поджигать. Кто выбегал, пинками гнали обратно. Все сгорели. Тоже, поди, кричали: «На хрена, на хрена…»
– Не одобряешь? – Туманов криво улыбнулся.
Конопатый каким-то судорожным махом сжал руль.
– Да не трясись, – успокоил его Туманов. – Мне по барабану, чего тут у вас. Я в Калачинск еду.
– Да знаешь, – пробормотал конопатый, – мы в вопросах политики не того… Несведующие. Чего нам в газетах и по ящику скажут, тому и верим. А как не верить? Государство все же. Сказывали, будто в деревеньке партизаны жили… ну, грабители, которые с недобитыми… эта… блудократами и взяточниками якшались.
– Ага, – Туманов понятливо кивнул. – У самой дороги партизаны жили. Работники ножа и топора. В лесу им страшно.
Шофер не ответил.
– Закурить-то дашь?
– Бери, в бардачке, – парень указал направление костлявым пальцем. – Там кисет и газеты. Сами садим, сами потребляем, уж не обессудь.
Следующие пару верст ехали в молчании. Туманов хрустел прессой, изображая нечто вроде узкого кулька для семечек. Конопатый хихикнул:
– Далек ты от народа, мужик. Не так оно делается.
– Нормально, – Туманов царапнул спичкой. Затянулся. Горький дым отечества комом понесся в легкие, продирая, как наждаком, стенки трахеи.
Какая-то юркая «Ока» обогнала их дребезжащий рыдван. Вильнула задницей, удержала равновесие и покатила дальше. «I am jeep, but small» – самонадеянно утверждали латинские буковки на заднем стекле. В смысле, что я тоже джип, только маленький. Не перевелись на Руси любители пошутить. Определенная их часть (как когда-то при усатом) уже сидела. Загудеть можно было не только за анекдот, но и за любое необдуманное слово. А потом обдумывать его – вплоть до пятнадцати лет. А можно было наоборот – громко и во всеуслышание обложить все руководство страны заодно с генеральной линией и не сесть. Тоже дело случая.
– Сам-то ты из каких будешь? – откашляв горлодер, спросил Туманов.
– Да Алеха я, Митрохин, – с простодушием, типичным для дальних окраин, откликнулся конопатый. – Церкву в Столешине сторожу. А попутно гастрономию за углом. Две ночи тама, третью дома.
– И деньги платят?
– А как же, – шоферюга хвастливо задрал нос. – Рябчиков шестьсот имею. По совокупности. Наш отче Антипий дядька щедрый. Он и дьяков своих подкармливает, и бабок столетних… вос…с…помоществляет. Вон, давеча Кулиничну Грекасову снесли на погост, так батюшка и телегу устроил, и на пропой родным выдал – рубчиков по тридцать, во как…
– Подожди. А тебе проку-то от твоих шестисот? Бензин съедает, почитай, тысячу, – грубо прикинул расход Туманов. – Или выкручиваешься?
– А мы бензин на деньги не меняем, мужик. Мы его на матерьял, на самогон… – шофер машинально кивнул затылком на заднее сиденье. Туманов обернулся. Под фланелевым тряпьем лежали керамические плитки, перевязанные бечевой. Под керамикой – покрытые лаком бруски.