Горят как розы былые раны

22
18
20
22
24
26
28
30

– Почему я должна вам верить?

– Потому что если бы я был из тех, кто хочет вернуть инвестированные в деятельность вашей компании деньги, то уже давно занялся бы вашим счетом в Буэнос-Айресе. И господином Соаресом. – Голландец решительно поднялся, обошел стол, присел и, положив голову на колени Черкасовой, сунул руку под столешницу, оторвал крепление кнопки. – Вам так спокойнее будет, а то вы руки не знаете куда положить.

– Как вы узнали, где находится кнопка?

– Вы посмотрели на стол поверх того места, когда я вошел. Так вот, следующим утром я был бы уже в Бразилии и тряс Соареса как грушу. Только это не Соарес скорее всего, а Константин Игоревич Феоктистов, ваш бывший партнер-субподрядчик. Так он значится, во всяком случае. Это с его счета пополнялся счет в Южной Америке. И я никогда бы не догадался ни о чем, когда бы вы однажды не сглупили и не перевели деньги на тот же счет со счета своей компании.

– Кто вы? – спросила Черкасова, вытягивая руки на столе.

– Понимая, что инвестиций в ваш «Инвестстрой» вложено достаточно, вы начали строительство нескольких жилых комплексов и в течение двух месяцев перечислили почти все средства на счет компании, которой он руководил. Потом его компания исчезла. А Феоктистов спокойно, не привлекая к вам внимания, переправил все деньги со своего счета за рубеж. Погонял по миру от Кипра до Ботсваны и засел в Буэнос-Айресе, превратившись в Соареса. И теперь осталось только приехать туда вам. Да вот беда – кто-то из инвесторов закозлил и стал требовать деньги обратно. Наверное, предчувствовал ваше банкротство. Остальные еще не чувствуют. А у него в арбитражном суде тетя, наверное, работает. И денег-то всего ничего, полмиллиона долларов или миллион. Но, наверное, все-таки полмиллиона, судя по тому, как вы яйцо оценили.

– Вы скоро закончите? Мне домой пора.

– Скоро. Сам тороплюсь. И вот этот козел стал угрожать. Коллекторы, бродяги… К вам уже заходили люди, грызущие семечки и сплевывающие шелуху на пол? Да что такое пятнадцать миллионов рублей по сравнению с двумястами миллионами долларов в Бразилии?! И давно бы вы уже перечислили эти деньги козлу, но… – Голлландец расхохотался. – Жалко! Жалко! Еще немного, и появится возможность спокойно улететь. Сначала в Польшу. Оттуда – в Уганду, на каком-нибудь самоваре оттуда – в ЮАР. Оттуда – в Бразилию. И так не хочется отдавать эти пятнадцать миллионов, что ни сна, ни аппетита. Козла нужно успокоить. Для этого заявляется кража и среди похищенного – яйцо Фаберже. Такого описания, что у меня волосы на голове дыбом встают. Ему ж цена как неизвестному, да с соловьем – миллионов десять… И козел знает об этом, справился в Яндексе, где ж еще… И обещано ему с яйца пара миллионов, а уж если он сам найдет – то половина. Я бы согласился, ей-богу…

Запиликал телефон в кармане брюк. Нарочито медленно вынув его из кармана, Голландец посмотрел на экран. «Соня».

«Не сейчас, милая».

Он сбросил вызов и толкнул трубку в карман.

А Черкасова тем временем собрала со стола очки, ключи, помаду, записную книжку, сложила все в сумочку и встала из-за стола.

– Мне пора. Голландец… да?

– Именно. – Он бросил скользящий взгляд на часы. – Мне тоже. Так вот. Моя визитка. – Он бросил на стол карточку, на которой был написан только номер телефона. – Я жду до девяти вечера. Если вы не позвоните, я перекрою вам все аэропорты России. Если позвоните, скажите в трубку только «яйца нет» или «яйцо есть». Если яйца нет, меня вы больше не увидите. Если оно есть, я вам его найду. Но если яйца нет, а вы скажете есть – у вас хорошая память? Вы запомнили, что я говорил вам в начале собеседования? Всего хорошего. До девяти часов.

И он вышел из приемной перед ней. Сбежал вниз, улыбнулся в холле и показал на охранника, который спал за столом с открытым ртом и головой на руках. Сел в машину и тут же сорвал ее с места.

Сен-Реми, 1889 год…

В мае Винсент по настоянию доктора Рея и своего брата Тео переехал в лечебницу Сен-Реми-де-Прованс. После беседы с ним доктор Теофиль Пейрон пришел к печальному выводу, что его новый пациент страдает эпилепсией.

Сразу после разговора и осмотра Винсент был препровожден в свою палату, где его ждали унылые стены, аккуратно заправленная старая кровать с видавшим виды одеялом и десяток совершенно больных людей. Отныне они, а не арлезианские добрые люди станут обществом, в котором Винсент будет проводить все время.

– Гидротерапия, мсье Винсент, – говорил Пейрон, – это то, что необходимо вам помимо лекарств. Погружение в воду, в среду, из которой вышла жизнь, вытесняет из больного рассудка спазмолитические порывы к страданиям.

– Просто удивительно, – шептал Винсент, в очередной раз садясь в ванну под пристальным взглядом сестры, – сколько людей знают лучше меня, что может вытеснить из меня страдания.

Комната Винсента напоминала ему гигантских размеров гроб, который по мере ненадобности населяют закончившими свой жизненный путь людьми. Десять квартирантов уже получили сюда ордер на жительство. Только что выписали документ и ему. Винсент молча пил воду, оглядывая жалкий интерьер и рассматривая больных, и думал о том, сколько еще пассажиров должны сесть в этот поезд, чтобы тот тронулся и помчался в преисподнюю.