Внезапно он затих и рухнул: его ударили по голове прикладом.
Очнулся он на крыльце штаба. Холодный мрамор остужал голову. Деревья полоскал ветер. Заметив, что Костя очнулся, они приветственно зашевелили кронами. А еще за ним наблюдали черные птицы, которые сидели на ветвях.
Костю заботливо приподняли, он увидел молчаливую толпу с множеством жадных глаз. И вспомнил, что его должны распять. А люди будут смотреть. Зачем они собрались? Будут болезненно сочувствовать или тайно наслаждаться при виде его страданий? Впрочем, чужая боль рождает и удовольствие, и сопереживание…
С него содрали рубашку, и один из охранников вскрикнул, поцарапав палец о звездочку на погоне. На двери штаба во всю длину уже был нарисован мелом неровный крест.
Рядом стояла табуретка.
— Если откажешься, — сказал криворотый гвардеец, воткнув ствол в Костин кадык, — я выстрелю.
— Я не Иисус Христос! — выкрикнул Костя Разночинец. — Убивай сразу.
Криворото-сутулый ласково успокоил:
— Все будет хорошо, ты не нервничай. Мы ведь не хотим тебя убивать. Видишь, люди ждут. Пожалуйста, встаньте на табуретку.
«Это сон, — подумал Костя. — Начало первого тысячелетия… — Эта догадка помогла унять волнение, и он покорно встал на приставленную к двери табуретку. — Странно, но все это происходит со мной…»
Толпа зашелестела, словно галька, тронутая волной. Расплывшиеся лица напряглись, жидкие взгляды поползли по Костиной груди, стали расползаться, потекли, как склизкие медузы.
Откуда-то сбоку выскочил, кривляясь, доброхот, вынул изо рта огромные гвозди, приподнял лежащую на полу кувалду — ту самую, которой крушили склад.
— Войдет как по маслу, — причмокивая, сообщил доброхот и погладил Костю по ноге.
Продолжая кривляться, палач вскочил на стул, который ему принесли, стул крякнул, кривляка судорожно забалансировал. Его потянула за собой кувалда, пришлось ее выпустить, а потом снова поднимать.
— Алле, гоп! — наконец приготовился он. — Прибиваю. Поднимите вашу лапку, сэр.
Экзекутор улыбнулся, обнажив красные десны. Криворото-сутулый нервно сжимал автомат и с нескрываемым страхом таращился на жертву. Толпа оцепенела. Костя как во сне поднял правую руку. Палач приставил к его ладони гвоздь, размахнулся, чуть не слетев со стула, и с силой припечатал. Костя вскрикнул, отчетливо хрустнула кость. Он ощутил боль — жестокую и настоящую. Палач ударил по гвоздю еще раз, пробормотав: «Поехало», потом в третий раз — и вдруг дико взвизгнул.
— Больно, больно, больно!!! — заверещал он и, распузыривая щеки, стал дуть на расплющенный палец, показывать всем: — Во, до крови хрюкнул!
— Да не твоя это кровь, — мрачно заметил кто-то из толпы.
— А это не твое собачье дело, чья она! — срезал экзекутор и тут же аккуратно забил гвоздь до конца, не забыв вежливо поинтересоваться: — Ладошку не зашиб?
Палач стал забивать второй гвоздь. Костя не кричал, но от боли у него катились крупные горошины из глаз. Он беспрестанно повторял: