— Здесь, товарищ генерал! — бодро доложил капитан и водрузил стул перед строем.
Чемоданов тут же грузно опустился, перевел дух.
— Я, дочка, уже слишком лысый, чтобы реагировать на такой юмор… — Он снял шапку с козырьком и вытер платком белоснежную лысину. — Мужчины не хотят руководить полком! Когда я был таким молодым, как вы, то считал за счастье взять на себя ответственность. Какая возможность отличиться!.. Ну а вы, товарищ капитан, — ткнул он рукой в сторону Козлова. — У вас достаточно образцовый внешний вид.
— Не, не созрел! — поспешно отреагировал начальник разведки и покраснел.
— Чудеса! Никто не хочет попробовать… временно… в роли командира части?
— Я хачу! Можно? — послышался голос с акцентом. Это Чемоданаев шел по малой нужде да заслушался. Он уже нацепил орден на грудь и подумывал о военной карьере.
Генерал молниеносно приказал себе ничему больше не удивляться.
— А, это ты… Справишься ли, сынок?
— Канещно… Командоват чо — трюдно? Начальник сказаль — все зашустрили, как электровеник!
— Пошел вон! — прошипел майор Штукин.
— Нет, солдатик, послужи немного. Рано тебе еще. Но за готовность — спасибо… — Чемоданов поднялся со стула и произнес негромко: — Все свободны. А вы, Лаврентьев, подождите…
Когда они остались наедине, он доверительно сказал:
— Ладно, не дрейфь, подполковник. Сейчас везде такой бардак, думаю, и с тобой обойдется. Отправим тебя комбатом в Забайкальский округ куда-нибудь в Стылые Зяблики. Будешь служить честно — вернешь доброе имя. Родина не только карает, она дает возможность исправиться человеку.
…К вечеру десантный батальон разместился в казармах. Его командир, рослый майор с негнущейся спиной, рокочущим голосом и не сходящей с лица жизнерадостной ухмылкой, закончив дела, решил плотнее познакомиться с местными командирами. Но Лаврентьев от застолья отказался, сославшись на здоровье.
— Гена, уважь последнюю просьбу командира, — сказал он Штукину наедине. — Организуй прием как полагается. И Чемоданова не забудь. Скажи Хамро, чтобы подсуетился.
По пути Лаврентьеву встретился грустный Костя с перевязанными ладонями. «Бедный мальчуган», — пожалел он его.
— Как чувствуешь себя? Болит?
Костя неловко и как-то беспомощно развел забинтованными культями, из которых выглядывали лишь кончики пальцев.
— Руки — это что… Страшнее, когда душу распяли. Лежал в больнице и думал об одном: выйду, схвачу автомат и перестреляю весь дурдом…
— Не надо, они ведь всего лишь больные, не сознают…