— Думаете, убегут?
Лаврентьев обреченно глянул на Штукина:
— Я о другом, Гена… Лети в свою академию и никогда не возвращайся сюда.
Пепелище не лечит — калечит. Больные угорали от страха в черных стенах обожженной лечебницы. Не была родной им и тем более не стала. Экстаз никчемной свободы рухнул, исчез. Никто их не кормил. Зато появились угрюмые люди с дубинками и автоматами. Они с явным удовольствием избивали больных и приговаривали:
— Вот вам пилюля на завтрак, а вот вам пилюля на обед!
Это Кара-Огай выполнил обещание: взял под контроль психиатрическую клинику.
К счастью, приехал из отпуска доктор Житейский. Он «дикарем» отдыхал под Ялтой, хорошо загорел, много нырял с маской и ластами, изучил флору и фауну подводного мира и поймал восемьдесят семь крабов. Все это время доктор не читал газет, не слушал радио, впрочем, если б и проявлял интерес к происходящему в мире, все равно бы не узнал о невероятных событиях в родном учреждении. Украина была слишком далека от печального города К. И когда он вернулся, то удивился и опечалился до чрезвычайности.
Потом доктор заперся в одном из уцелевших от пожара кабинетов и записал в блокноте перечень первоочередных дел. Он понимал, что внезапно свихнувшийся Шрамм, которого еще надо отыскать, может рассчитывать только на место в палате. А просто по-человечески Житейскому хотелось ухватить бывшего начальника за холку и основательно разукрасить ему физиономию. Молодой специалист не знал, что Иосиф Георгиевич стал кошмаром для всех женщин города. Правда, никто пока не догадывался, что отрешенный сутулый интеллигентишка, шныряющий вечерами в темных переулках, и есть тот самый неуловимый ужасный маньяк.
Доктор Житейский трижды выступал по местному радио, сурово клеймил коллег, бросивших на произвол судьбы несчастных больных, и ставил жестокий ультиматум: к исходу дня прибыть в больницу. К вечеру все собрались, понуро столпились у безобразно черного фасада.
Житейский тут же произнес сильную своими выражениями речь. Он призвал начать новый этап в жизни клиники и объявил как для персонала, так и для больных час покаяния, запретив на это время всякие разговоры и хождение.
Не пришел только Юрка. И доктор специально отправил за ним санитарку. Все знали, что обитал он в полку. Но и там его не было. Вместе с новым другом Сирегой он поселился при штабе. Его не гнали: зачлись заслуги в ликвидации матерого преступника Консенсуса. Сам Кара-Огай жал ему и Сиреге руки. Предложили Юрке вступить в Национальный фронт, но он сразу отказался. Да и вояка, откровенно говоря, из него был никудышный. Никто, впрочем, и не настаивал. При штабе его бесплатно кормили, и он иногда помогал толстухе-поварихе готовить обед.
А в клинику бывший санитар пришел сам на следующий день. Доктор Житейский долго тряс ему руку и благодарил от имени руководства больницы за самоотверженный и бескорыстный труд. Расчувствовавшийся руководитель уже хотел было перейти к новым Юркиным задачам, но тот опередил его:
— Ухожу я, Марат Иванович! И прошу вас выписать мне трудовую книжку.
— А что случилось? — спросил Житейский.
— Надорвался я. Слишком много печали связано у меня с этим домом. Не смогу я уже здесь работать. Поэтому лучше отпустите.
— Хорошо, — сказал доктор после мрачной паузы. — Только зарплату я тебе выплатить не могу: нет денег. Может, когда потом появятся. Ты наведывайся.
— Я уеду из города, — тихо произнес Юра и вышел.
Он хотел не спеша пройтись по улицам, чтобы привести в порядок свои растрепанные чувства. Но случайно подслушанный разговор двух санитарок заставил его немедля броситься в штаб…
А что же Автандил Первый, бывший Верховный Иерарх разогнанной республики? Он, конечно, притих, но катастрофа отнюдь не сломала его. Остатки долларов он скрутил в тугую трубочку, просунул ее в зеленую бутылку из-под пива, понаблюдал, как валюта раскручивается, распухая и заполняя стеклянное нутро. Потом он заткнул свое сокровище деревянной пробкой и закопал подле больницы. Автандил знал, что наступит час, когда он вновь высвободит этого джинна, и его республика, возродившись, станет непобедимой.
А пока бывший руководитель вместе со всеми выгребал из палат мусор, золу, осколки закопченных стекол, головешки. К вечеру второго дня, после ужина, он осмелел и даже собрал вокруг себя небольшой митинг. Звенящим от гнева шепотом Цуладзе сообщил, что командир полка, которого он назначил министром обороны республики, подло предал его и нанес коварный удар в спину — устроил путч.