Я из тех, кто вернулся

22
18
20
22
24
26
28
30

– Прекратить лишние разговоры по связи, – ворвался в эфир раздраженный голос полкового командира. – «Подкове» объявляю строгий выговор за болтовню. «Метель» тоже получит за самовольство. В полку будем разбирать ваши свободные маневры. В печенках у меня уже сидят дикорастущие лейтенанты… Переговоры вести только по строгой необходимости. Эфир беречь от мусора. Отбой связи…

Смеркалось. Шульгин устроился в окопе с Володей Булочкой. Старшина выбрасывал на бруствер жидкую глину, которая тут же стекала назад в окоп, ругался, счищал с черенка лопаты прилипшие комья, вновь вычерпывал из окопа глинистую кашу.

– Чтобы я опять спал в воде? – ворчал он вполголоса. – Чтобы я опять пускал сопли в грязной луже? Хватит с меня! Я вам не мальчик…

Из-под шапки выбивалась седая прядь. Лоб прорезали морщины. Такие же морщины разбегались у глаз. Руки тоже были в морщинах. Совсем немолодой человек.

– Что я, мальчик, а-а, Богунов?

Богунов ковырялся тут же на дне окопа.

– Что вы, това-арищ старшина! Конечно, не мальчик. Вы – дедушка. Не знаю, как в других подразделениях, а у нас ротный – папа, замполит – мама, а вы – дедушка. В других ротах старшины, скажем так, чужие дяди. Для них солдаты в лучшем случае – дальние родственники. Вы один в нашем полку – настоящий дедушка.

– Люблю, чтобы был уют, – добродушно улыбаясь, ворчал Булочка. – Скамейку из земли копайте в окопе, да повыше и поровнее. Если сегодня опять в окоп затечет, то хоть под ноги, а задница сухой останется.

Богунов, Матиевский, Осенев терпеливо возились с глиной, выкапывали на дне окопа что-то вроде скамейки. Она получалась влажная, скользкая, сырая, но вода стекала с нее, уходила вниз под ноги в широкую канаву.

– Вот это другое дело. А то выроют себе гроб с опарышами… Бронежилеты вывернем, уложим на эту скамеечку и будем сидеть на сухом. Как в Сочах!

– Товарищ старшина, голова у вас, – льстил Матиевский, – как у министра…

По щекам у Матиевского растекались полосы грязи. Руки потрескались и покраснели от ледяной воды.

Шульгин укреплял на бруствере край палатки. Прижимал тяжелыми камнями. Обкладывал брезентовую ткань землей, прибивал шомполами к земле, как гвоздями. Когда они усядутся в окопе, палатка накроет их логово, спрячет от ветра, укроет от дождя. Окопная мудрость.

Булочка прикурил сигарету. Капли дождя тут же упали на сухое, зашипели, затушили тлеющий уголек.

– Тьфу, ты! Совсем мерзкое местечко. Ниже облаков – дожди, выше облаков – слякоть. Ты, замполит, не переживай, – Булочка снизил голос, наклонившись к Шульгину. – Не такая у тебя Елена Сергеевна, чтобы терять честь перед первым попавшимся хлюстом. Хотя трудно за баб ручаться, – Булочка тяжело вздохнул, горько вытер влажное от дождя лицо. – Я вот, признаюсь тебе, Андрюша, своей супруге слепо доверял. А вернулся раз с работы в неурочный час и застал ее в постели с какой-то сволочью. Выбросил эту сволочь в окно, жене синяков наставил… Суды пошли, то-о да се-е… Ну, и бросил все на свете, завербовался прапорщиком и в тот же год написал заявление о добровольном переводе в Афганистан. Так что жизнь – не сахар…

– То-то ты, Володя, жизнь совсем не ценишь, – тихо заметил Шульгин, окидывая снежные вершины отсутствующим взглядом. – Бросаешься на операции вместе с нами, как мальчишка…

– Да чего ее ценить, эту жизнь. Как в настоящий момент. Мокро, слякотно, все в соплях…

– Зато у начальства сухо, – воткнулся в разговор Матиевский. – Лепешечки, наверное, сейчас пекут на сковородках. Сладкую какаву пьют ведрами…

– Не завидуй им, Сережа, – отозвался Шульгин. – У них на душе зато неуютно. Им ведь, Сережа, в горах страшно, даже если они тройным кольцом солдатских тел окружены, как мешками с песком. А так войны бояться – гораздо хуже, чем копаться в раскисшей глине.

Окоп, наконец, был готов. Стемнело. Небо затянулось грязными, серыми клубами. Выставив часового, все спустились в окоп. Расстелили на земляной скамейке сухие изнутри бронежилеты. Уселись. Сунули ноги в яму с ледяной водой, которую просто невозможно было вычерпать. Часовой накрыл их плащ-палаткой. Закрепил свободный конец тяжелыми камнями. Тут же забарабанило по брезентовой ткани, зашуршало, будто кто-то шлепал босыми ногами по газетным листам.