– И Крамаренко?
– И Крамаренко тоже.
– А ты не помнишь, из какого он был детдома?
– Он калининский, кажется.
Все та же песня. Дружинин едва сдержал вздох разочарования.
– А о ранениях Крамаренко ты мне не можешь рассказать? У него вот здесь, на щеке, – Дружинин показал, – был шрам.
– Это его на Новом Арбате зацепило, – вспомнил Марков. – Как раз перед нашим отлетом в Африку. Какой-то доходяга из своей машины принялся прохожих обстреливать из карабина, из «сайги». «Сайгу» знаешь?
– Знаю, – кивнул Дружинин.
– Припарковал машину к тротуару, открыл окошко – и пиф-паф. Один убит, двое ранены. К тому времени, как мы приехали, там уже всех прохожих разогнали, все оцепили, а мы должны были его брать. Сашка подполз к самой машине, а мы этого психа с другой стороны отвлекали выстрелами. Все нормально идет, и вдруг он ни с того ни с сего оборачивается, видит Сашку и стреляет ему прямо в лицо. Хорошо, что по касательной, только кожу поцарапало. Из-за этого ранения Сашка и в Африку не полетел – повезло, можно сказать.
Обо всем этом Дружинин знал, и его больше интересовала другая рана.
– А вот здесь, – он показал на грудь, – у него еще один след от пули. Это тоже «антитерроровская» рана?
– Нет, – качнул головой Марков.
Сейчас скажет о детском доме, обреченно подумал Дружинин.
– Это ему на память о детдоме, – сказал Марков. – Проткнули его железякой.
– У него там огнестрельная рана! – не выдержал Дружинин. – Ты видел?
– Видел, – спокойно ответил Марков.
– Что ж ты – не можешь огнестрельную отличить?
– Мне Шурик сам рассказывал, откуда она у него взялась. Почему я должен ему не верить?
Резонно, конечно.
Дождь усиливался.