Макарыч

Колька помнил здесь все. Каждую мелочь. Знал по голосу каждую половицу в доме, каждую царапину на двери. Каждый след на пороге. Серый от росы — он уже просыхал. Словно нарочно умылся перед встречей с парнем. Вот и порожки. нет. Эти новые. Недавние. Их Колька не видел. Знать, те доски поистерлись, вот и заменил их Макарыч.

Колька ступил на доски. Но они не всхлипнули, как те, радуясь встрече. Уверенно взяли на свои плечи тяжесть. Снесли ее молча. И снова перемена. Ручка у двери была уже не той громадной, деревянной, которую Колька в детстве брал двумя руками, иначе не мог открыть. Теперь ее заменила железная. Блестящая. Колька осторожно взялся за незнакомку. Та, не шелохнувшись, выдержала рывок. И… Парень знал натужное оханье старушки-двери. Оно стало еще резче, надсаднее.

— Привет дому и вам!

На голос Кольки оглянулась Марья.

— Ох, Господи, приехал! Сколь ж дали-то!

— А где отец?

— Сейчас крикну. Он на речке с мужиками.

— Зачем?

— Рыбу ловят.

— Так я сам к нему схожу, — выскочил Колька.

Он бежал знакомой тропинкой. Следом за ним Жак, боявшийся отстать от хозяина.

Марья и вовсе растерялась. Ведь, значит, не зря она сегодня во сне яйца собирала. Должен был кто-то явиться. Но Макарыч на сон жены рукой махнул.

— Те вечно непутное привидитца.

— Глядишь, Колька явится.

— Жди ево, как летошнай снег. Письмо-то ужо кады послали. Двадцать ден прошло. А ты про яйца. Будя об ем. Не схотел — не надоть.

— Не ходил бы ты сегодня.

— А че делать стану? С тобой блины пекти?

— Приехал! — встретил Макарыч Кольку.

Руки лесника в рыбьей чешуе. Красные от воды и натуги. От него пахло рекой и утром.

— Эй! Мужики, я в избу. Вы тута управляйтесь сами! — крикнул он и вразвалку пошел впереди Кольки.