Жак, нагнав Макарыча, обнюхал его ноги. Лесник оглянулся:
— Ето и есть тот хранцус?
— Ага.
— Харя-то в ево справная. Ведмедю не объять.
— К тебе привез, насовсем.
— Нехай. Поди, с Шельмой сдружитца. От Акимыча сиротой осталась.
— Этот породистый.
— На што гораздай?
— Пока не знаю.
— Ведомо, лишь на жратву.
— Что сердитый? — не выдержал Колька.
— Чево прописывал худо?
— Ты о чем?
— Об Марье ни слова, ровно и нет ее. Про сибе тож не раскошелилси. Ай заново спортилси?
— Некогда было.
— Не бреши, по бельмам вижу — лукавишь. Можа, бабу заимел? То не худо. Но мозги с ей терять не гожа.
— Никого у меня нет.
— Думалось, пововсе про нас забыл. Не чаял свидетца. Ить вон Акимыч так и не дождалси тибе. Кончилси. Хто-то схоронил его. Можа, Авдотья — не выведал. Токо полынно сдеялось, што чужие руки ево кончину правили.
— Когда он умер?
— Сдаетца, зимой.