Макарыч

— Куды скажуть. Покудова об том рано судачить.

Каждый отъезд мужа все больше пугал Марью. Она боялась оставаться одна. С каждым днем ей становилось все хуже. Она не решалась сознаться в том Макарычу. Но иногда в его отсутствие ей становилось совсем плохо, и тогда она давала волю слезам и жалобам.

При Макарыче было легче. А вот теперь он снова собирался в тайгу. Марья знала: муж уходит надолго. Чувствовала это. И ныло бабье сердце. Только бы дожить до его прихода. А там, глядишь, полетает.

Знала Марья: случись что с нею, нелегко придется мужику. Один ведь останется, совсем один. Необогретый, неухоженный. Да и привык он к ней. Любил по-своему. Это чувствовала. Но болезнь… Куда от нее денешься?

А Макарыч уходил. Вон он уже едва виден. Тянется за ним лыжный след. Побежать бы. Остановить. Упросить вернуться. Да разве догонишь, когда в ногах сил нет? Да и не упросишь. С пути мужа еще никто не ворачивал.

Марья оперлась на стол. Присесть хотела. Но что это? Нет, нет! Только не это. Ведь ей так надо жить! За что же? Она еще очень нужна Макарычу, а может, и Кольке? Да и радости ей почти не привелось видеть, добро познать. Ей рано, рано!

Женщина сжала кулаки, схватилась за стол. Хотела удержаться. Ну, хоть совсем немного, а там пройдет. Все будет хорошо. Но пол уплывал из- под ног, руки слабели и нет в них силы.

— Отец, слышишь, отец, худо мне, — шептали губы Марьи.

Но ответа нет, лишь злая поземка шелестела по крыльцу. Лизала его собачьим шершавым языком.

Скреблась в окно убогой нищенкой. Да испуганный Жак вылез из-под лавки. Повел носом. Завыл на всю избу. Заплакал, кинулся к Марье, лизал ее руки, лицо. Потом в дверь бросился, кусал ручку, не скоро та поддалась. Но пес тут же рванулся в тайгу за хозяином. Он бежал по лыжне, а из глотки вместо лая визг рвался. Да глазам было жарко, как летом в городе.

Макарыч успел уйти далеко. Но пес, забыв о холоде, перепрыгивал коряги, не обращая внимания на спугнутых зайцев, куропаток. Торопился. Когда ему становилось невмоготу, пес останавливался, глотал снег жадно, часто. И снова бежал.

Макарыч удивился и обрадовался, увидев его.

— Батюшки! Насмелилси?

Но Жак заскулил, повернул морду назад, умолял Макарыча вернуться домой.

— Ну, пошли со мной, коль нагнал. Ну, шельмец, ну порадовал, — не понял лесник, он хотел было идти дальше, но Жак загородил ему дорогу. Залаял на хозяина зло, осуждающе. — Чево ты?

Но пес не пускал.

— Ай сбесилси?

Собака крутилась на месте, а потом, ухватив лесника за штаны, к дому потянула.

— Бес те, каналья, в бок, — оттолкнул собаку Макарыч.

Его удивляло поведение Жака, но понять лесник никак не мог, что с тем случилось. Почему, догнав, идти с ним не хотел. Даже дорогу загораживал. За штаны держал, рычал. О Марье почему-то не вспомнил. Не вспомнил, что Жак никогда даже с ним не любил выходить на обход. Один и тем более.