Паливцев важно кивнул и направился к подъезду особистского здания, таща на буксире Илью. Тот два или три раза оглянулся и успел увидеть, что та, что постарше, стянула с головы смешной чепчик, открывая коротко стриженную голову. Паливцев проследил направление взгляда воспитанника и гмыкнул:
– Хы… Стриженая. Тифозная, что ли? Идем, что спотыкаешься! Товарищ Лагин не любит ждать!
Семен Андреевич поджидал их в своем кабинете, и едва замдиректора и Холодный вошли, сразу приступил к делу. Манера изложения этого дела сразу сильно разочаровала Паливцева и насторожила Илью, которому, собственно, и адресовались слова чекиста:
– Ты мне нравишься. – Замдиректора при этих словах не смог скрыть недовольной гримасы. – Я вообще хорошо разбираюсь в людях, и мне кажется, что ты человек, на которого можно положиться даже в самом серьезном и недетском вопросе. Сейчас мы пройдем к одному человеку. Ты его хорошо знаешь.
– А я?.. – встрял Паливцев.
– А ты пока посиди в моем кабинете, Лева, – бесцеремонно сказал товарищ Лагин. – Еще тебя там не хватало… Или можешь вообще пойти погулять. Ты, шкура блудливая, того гляди, без санкции что-нибудь умыкнешь из государственного учреждения, потом придется тебя расстреливать. А ведь жалко. Хоть и говно – но свое.
Отбритый таким роскошным манером Лева Паливцев широко открыл рот… Илья запомнил несколько оборотов речи товарища Лагина – на будущее.
Если оно будет.
Здание бывшего Окружного суда было двухэтажным, но имелись и подвальные помещения, которые в царское время в основном были заняты под архивы. Теперь бумажная душа была вытряхнута из этих подвалов, и тут появились души вполне живые. К одной из таких душ и вошли в забранное железной решеткой помещение товарищ Лагин и Илья Холодный.
Небольшая комната была освещена тусклой электрической лампой. На низких дощатых полатях, как в ночлежке самого последнего разбора, лежал человек в исподнем. Одна нога его была подломлена под туловище, в коме бороды застряли тусклые отсветы, а левая рука свесилась почти до пола, на котором собралась уже маленькая черная лужица крови, похожая на раздавленную медузу. Лицо страшно распухло, один глаз так и вовсе потонул в пухлых складках, а от второго оставалась лишь тусклая полоска глазного яблока. Однако при появлении товарища Лагина и Ильи веко этого второго, уцелевшего, глаза поползло вверх, а потом зашевелился и сам этот большой, грузный, распухший от побоев человек.
– Ну, собственно, вот, – сказал Семен Андреевич. – Вижу, узнал.
Илья молчал.
– Любопытно, – продолжал Семен Андреевич, – любопытно, что все происходящее, даже сама обстановка – в некотором роде восстановление исторической справедливости. В свое время инквизиторы сгноили немало народу вот в таких же подвальных помещениях. Они тоже прикрывались их Христом. Теперь все с точностью до наоборот. Илья, ты ведь его узнаешь?
– Отец Дионисий.
– Совершенно верно. А ты даже не побледнел. Ну что, поп, я обещал тебе какого-нибудь свидетеля?.. Я тебе его привел.
Батюшка зашевелился. В ноздри Ильи шибанул тяжелый смрад, ужасающая помесь из сладкого запаха крови, кислого пота и еще чего-то затхлого, тошнотворно щекочущего ноздри и гортань. Илюха кашлянул и, переступив с ноги на ногу, выговорил:
– Семен Андреевич, какого свидетеля? Я?..
– Именно. Отец Дионисий утверждает, что он не имеет никакого отношения к налету на склад в бывшем доме купца Константинова, куда, как ты знаешь, свозились реквизированные церковные ценности из ряда церквей города.
Илья широко раскрыл глаза:
– Я – знаю? Склад? Какой склад ценностей, Семен Андреевич? Откуда мне знать, меня в город-то только по пропускам…