– А что я скажу ему теперь?
…Борис Леонидович не мог видеть лица убитого; но слова, сказанные постовым, обожгли его изнутри ледяным холодом.
4
С отвратительным предчувствием и еще более мерзким привкусом крови во рту (утром кровоточила десна) пришел на работу Борис Леонидович. Он крепко выпил, но все равно не мог заснуть почти что до рассвета и лишь ненадолго забылся коротким беспокойным сном. Много раз до того, как наконец уснуть, задавал он себе один и тот же вопрос: неужели эти ночные налетчики, эти ребята, рискнувшие сунуться на склад, – в самом деле были воспитанниками интерната № 1?..
Его предмет, урок истории, в этот день стоял в расписании первым. Вишневецкий редко делал перекличку, но на этот раз решился пропустить учеников через сито учета.
Он быстро окинул взглядом класс поверх очков, чтобы отсрочить момент истины: кто наличествует, а кто отсутствует. Ему даже в голову не пришло, что он мог попросту затребовать у дежурного преподавателя список тех, кто находится в школе и отметился на вахте после возвращения из дневных отпусков в город.
– Андрющенко!
– Здесь!
– Борисов.
– Ту-у-та, – лениво протянул Сеня-бородавочник.
– Бурназян?
– Здэс!
– Верник.
– Я.
– Ипатов? – с заметной вопросительной интонацией, повинуясь какому-то неосознанному чувству, продолжал Борис Леонидович.
– В наличии имеется, – прозвучал язвительный детский голос, и всплыла на задних рядах лохматая голова Леньки Ипа. – А че седня такое на завтрак, расстрел, что ли?
Вишневецкий не обратил внимания на эти слова и продолжал продвигаться к середине списка, где интересовала его фамилия Рыжов, и к завершению перечня, где значилась фамилия Холодный. Правда, случилась небольшая накладка, которую, к счастью, никто не оценил: произнося фамилию дурачка Пети Колодина, которого иначе как Пень-Колода никто не называл, Борис Леонидович проговорил ее как «Каледин». Класс встретил это чужое имя недоуменной тишиной.
– Рыжов, – выговорил Борис Леонидович. И наконец поднял глаза.
С нескрываемым презрением смотрел на него со второй парты Юрка Пыж, откинувшись назад и что-то жуя. Но ни слова не вымолвил. На его лбу над правой бровью набух внушительный синяк, переливаясь всеми цветами радуги. Правой ручищей он теребил верхнюю пуговицу своей рубахи. Кисть была исцарапана.
– Подрался, что ли? – кивнул Вишневецкий. – Влип в историю?