Борис Леонидович даже хотел что-то ответить, но тут от порога раздался суровый голос директора школы, Круглого Якова Сергеевича (он не только был кругл и мордат, но и носил фамилию – Круглов):
– Холодный, в изолятор!!!
…Когда завершились все уроки, Борис Леонидович отправился в канцелярию, где нашел фактически весь преподавательский и технический персонал школы вместе с руководством: и директора Якова Сергеевича, который давно уже подобрел после обеда и теперь хохотал, сотрясаясь всем своим монументальным корпусом; и его зама Паливцева, и мрачного пайкоеда Горелова, преподающего математику и одновременно ведающего учетом и выдачей комплектов белья. Дежурным преподавателем, как выяснилось, был Лева Паливцев. Вот он-то и был нужен Борису Леонидовичу. Однако первые же вопросы Вишневецкого и его просьба взглянуть на список отпущенных в увольнение вчера и вернувшихся сегодня утром вызвали недоуменные взгляды всех присутствующих. Директор Круглов проговорил басом:
– Вот и видно, Борис Леонидович, что вы у нас человек новый. Лев Иванович ведет учет воспитанников лучше любого из нас. Вообще чем вызван такой интерес?
Вишневецкий мгновение колебался, а потом выдохнул на свой страх и риск:
– Накануне я видел в городе нескольких наших воспитанников; уверен, что не все из них вернулись из отпуска. Вот так.
Его слова встретили настороженным молчанием. Потом Лев Иванович Паливцев, этот счетовод душ, театральным движением вынул из массивного секретера здоровенную книгу и, раскрыв разом на нужной странице, стал сверяться с учетом прибывших-убывших. Позже, на ужине, по той же книге сам директор, Яков Сергеевич, отметил галочкой всех находящихся в столовой, а также тех, кто по болезни не смог прийти на трапезу.
Все были налицо.
Но с этого дня Паливцев стал смотреть на Вишневецкого откровенно косо. Он даже откопал где-то, что в квартирке, которую снимал сейчас учитель истории, раньше жил какой-то еврей, бывший осведомителем царской охранки. Еврея давно не было, но Паливцев смотрел на Бориса Леонидовича так, словно тот был с евреем в деле и до сих пор доносил в давно разгромленную, вытравленную из памяти жандармерию.
…Следствие об ограблении склада в доме купца Константинова началось в тот же день. Одним из руководителей следственной работы был товарищ Лагин.
5
– Вы совершенно напрасно упорствуете, – мягко выговаривал Семен Андреевич, глядя на упрямо насупленного отца Дионисия, сидевшего на маленьком стульчике. – Если вы верите всем сказкам, которые рассказывают о нас «доброжелатели»… Так вот: никто не собирается вас пытать, морить голодом, унижать ваше человеческое достоинство. Мы даже не взяли вас под арест после того, как вы сопротивлялись комиссии по изъятию церковных ценностей там, в церкви.
– И совершенно напрасно не арестовали, – сказал приехавший из Москвы товарищ Брылин, о полном названии должности которого Лагин не хотел даже вспоминать и про себя называл просто «комиссар». Приезд человека из Москвы никак не был связан с похищением ценностей со склада: комиссар Брылин инспектировал указанный ему район, проверяя ход реквизиций. Неудивительно, что на допросе подозреваемого, который отлично провел бы и один Лагин, присутствовал теперь, помимо московского гостя, еще и сам второй секретарь Желтогорского губкома Баранов. Сидя на тахте, он поминутно обмахивал взволнованное серьезное лицо широкой кепкой.
– И совершенно напрасно не арестовали, – скучно повторил Брылин, и Баранов тотчас же кивнул и сказал что-то о недосмотре и саботаже. – Возможно, тогда не было бы нападения на склад, куда свезены значительные ценности. В конце концов, похищенное оценивается в кругленькую сумму, а деньги нужны рабоче-крестьянскому правительству как никогда. Или вы не понимаете, гражданин настоятель, что вы совершили уголовное преступление? Конечно, это еще нужно доказать, но, учитывая особенности этого дела… Не думаю, что с доказательной базой возникнут проблемы. – Брылин имел некоторое представление о судебной терминологии: в свое время его исключили со второго курса Харьковского университета за распространение нелегальной литературы.
Батюшка скрипнул зубами. Одна губа у него сильно распухла, и когда он вытер рот ребром ладони, выяснилось, что не хватает нескольких нижних зубов. Это совершенно не сочеталось со словами Лагина о том, что «у них» не пытают и не бьют.
– В общем, так, – сказал Брылин, вставая, – мне некогда якшаться с этой контрой. Ты, товарищ Лагин, обеспечь возвращение народного золота, а ты, Баранов, держи на контроле. Доложишь куда следует. А если что – незаменимых у нас нет!
– Все поняли, Герман Аполлинарьевич, – обмахиваясь кепкой, проговорил Баранов и, наконец сообразив, вскочил. – Все выполним, товарищ Брылин! По всей строгости революционного!..
И вот тут священник засмеялся. Низко, глухо, показывая щербатый рот:
– Гражданин революционер!.. Товарищ из Москвы! Если бы я был на вашем месте, я бы непременно расстрелял вас за одно неблагонадежное имя и отчество! Вас зовут, как… моего дьякона! Вы, случаем, не учились в семинарии?
Товарищ Брылин раздраженно мотнул головой, как стреноженный конь, и его маленькая поджарая фигурка скрылась в дверях. Лагин, как ужаленный, подскочил к священнику и врезал тому по лицу так, что подломился и опрокинулся стул. Отец Дионисий упал на спину, а Лагин принялся деловито охаживать его ногами. Секретарь Баранов повалился обратно на тахту и выговорил: