Теперь сие дело ЕГО чести — найти концы даже в воде! И блеф исключается.
(А то вот клиент заказывает отыскать пропажу, и ему с каменным лицом обещают: всех на ноги поставим! После чего откровенно бездельничают, но по прошествии срока являются, утирая пот со лба: всех на ноги поставили, но… а с тебя, родной, причитается, понимаешь ли.)
Вика, пожалуй, поставит на ноги и своих, и… смежников. Тем более после того, как «назвался груздем» перед сэнсеем. И, разумеется, без каких-либо взаиморасчетов. О, Колчин, о! Большая честь — оказаться полезным!..
А с этой… с женой… он, Мыльников, еще поговорит. Без свидетелей. Позже.
— Шел бы ты… гулять! — Лешакова-Красилина-Мыльникова пробалансировала на грани просьбы и оскорбления. — Юлик обделается. Уже десять, а тебе скоро уходить. А ему давно пора. Или МНЕ самой?.. — в том смысле, что негоже лилиям прясть, равно как и одиноким женщинам бродить по слякотным лужайкам в темноте, даже имея на поводке годовалого телятю-дога. — О! Заодно и подарок обновим!
Вика Мыльников запнулся, будто дали ему проглотить гранату и предупредили: зубы крепче, сожми, сейчас ка-ак рванет!
Невыгодно при сэнсее начинать семейную свару — что сэнсей подумает о мужчине-главе?!
Невыгодно при сэнсее отправлять в ночь-декабрь жену, учитывая только-только проявленное небезразличие к судьбе канувшей жены сэнсея, — непоследовательно как-то…
Малолетний Юл, поймав ухом знакомое-манящее «гулять», взбесился от щенячей радости, запрыгал на грудь, завертелся юлой (где у меня башка, где хвост!): «Гулять! Гулять!»
Неспроста хозяйка выделила слово «гулять!» повышением тона, неспроста!
— Мы еще вернемся к теме, Юрий Дмитриевич! — посулил Вика, пристегивая Юла к обновке. — Я ненадолго!
Колчин показал мимикой: «Как угодно!»
— Вернемся, вернемся!
Дверь захлопнулась.
Подъезд оглушился собачьими воплями.
С улицы ответили восторженным гавканьем-тенором.
— Это — Трояша. Пудель. С пятого этажа. Они дружат! — сообщила Галина, будто одна-единственная проблема осталась нерешенной: Трояша или не Трояша, дружат или не дружат. Иных проблем как-то и нет больше.
Колчин предпочел превратиться в фигуру умолчания.
Если «старший друг» избрал «младшего друга» в качестве фигуры умолчания, то Колчин вынудит собственным безмолвием и внушительной внешностью (брови — хмуро, злодей второго плана) Галину Андреевну к развязыванию языка. Амплуа того здоровенного амбала, о котором вспоминала сиделка-Света: «Стою, как на допросе, только чего отвечать — не знаю. А он и не спрашивает, но всё равно, как на допросе». Элементарный прием в науке лицедейства, но очень и очень действенный. Ты вроде бы и не требуешь чего-либо конкретного, однако собеседник автоматически погружается в состояние вины, пытаясь ее искупить скороговоркой самооправдания, блуждая от темы к теме.
— Гос-споди, как мне всё надоело! — блуждала Мыльникова. — От чего ушла, к тому пришла! Ведь был нормальный парень! Со школы ведь знакомы! То он «конфискат» притаскивал в подарок, то, теперь вот, тоже… «конфискат». Что в милиции, что теперь вот… Я-то считала, всё кончилось раз и навсегда, но всё по новой, всё по новой! И ничего нового! Лучше бы я тогда действительно прекратила всё раз и навсегда! — Колчин молчал. — Не могу я больше так! — блуждала Мыльникова. — Не могу! И здесь оставаться не могу! И к нему — тем более не могу! Есть всего этого… — она пренебрежительно тряхнула кистью в сторону заваленного продуктами стола, — …не могу!.. А вы кушайте, Юрий, кушайте! Не побрезгуйте! — Нападение является лучшей защитой. — Что же вы ничего не кушаете?!
ebooksa