— Слышал название… А это кто? — спросил я, показав на фотографию женщины с печальными глазами, видимо, японки, но в платье европейского покроя.
— Жена, — коротко ответил Такэути. — И тут же перевел разговор в другое русло. — Доставай краску. Время — деньги.
Я поставил на стол баночку сухой серебрянки, которую мы купили по дороге. Такэути вооружился кисточкой для рисования, тоже приобретенной сегодня, и мы взялись за дело.
Впрочем, делом непосредственно занимался «Сергей». Не знаю, где он там у себя в Джепэн научился подобным ухваткам, но с журналом компаньон принялся работать грамотно. Куда грамотнее, нежели я с извлекаемым из омамори документом.
Такэути высыпал на бумажку несколько граммов алюминиевой пудры и, время от времени касаясь серебристо-серой кучки кисточкой, переносил сухую краску на обложку журнала. К счастью, я сильно давил авторучкой на копию документа, и иероглифы хорошо «пропечатались» на обложке — ведь именно этот журнал я подложил под ксерокопию… Через несколько минут алюминиевая пудра обозначила выдавленные символы. Такэути, что-то бормоча по-японски, продолжал трудиться.
— Что получается? — тихо спросил я. И тут же громко чихнул.
— Пока не разобрать, — сказал Сэйго. — Вернее, прочесть-то можно, только… Только чушь какая-то получается… Это не письмо, не данные о человеке. Больше походит на какой-то черновик, памятку. Словно бы кто-то наспех набросал информацию, которая понятна только самому писавшему… Ты точно обводил иероглифы?
— Старался ни на миллиметр не ошибиться.
— Написано рукой человека, которому кисть была куда менее привычной, чем меч-катана. С искусством «сёдо» он был знаком, скорее всего, понаслышке. Да еще часть слогов записана не иероглифами, а каким-то архаичным подобием азбуки.
— Онна-дэ?
— Ну, ты специалист… Нет, рука мужчины. Но, скажем прямо, не особенно грамотного. Правда, воину-буси достаточно было и того, чтобы он умел хотя бы связно излагать мысли в письменном виде.
— И что тут написано?
— В наиболее возможном приближении этот текст звучит так: «Нарисовал на тодзимэ линию от вершины левой возвышенности до центра живота и от ее середины отсчитал половину длины лезвия кусунгобу на заходящее солнце». Слова «тодзимэ», «центр» и «заходящее» как раз и записаны азбукой. А в целом письмо весьма косноязычное.
— А что такое «тодзимэ»?
— Если бы я знал… Мусумэ, отомэ… Какие-то ассоциации с женщиной. «Возвышенность»… «Грудь», что ли? Нет, это слово записывается совершенно иначе.
— А «кусунгобу»?
— Ритуальный кинжал.
— Не о харакири ли идет речь?
— Нет, совсем не о нем, тем более, что понятие «хара» — «живот» — в японском языке очень многозначно… Тут действительно говорится о рисовании линий. Правда, кто нарисовал, зачем и почему — неясно. Но фраза построена именно так — отсутствие подлежащего в японском предложении — характерное правило… А в общем и целом получается вздор. Обидно.
— Действительно, — сказал я, с трудом вспомнив, что обозначает термин «подлежащее». — Сергей, а почему могло получиться так, что за триста лет никто не вскрыл футляр?