Арбитражный десант

Кичуй поморщился. Секретарша, начинавшая при Второве, была безупречна в работе. Исполнительна. Не позволяла себе спорить. Но при ней Кичуй ощущал себя начинающим пилотом при механике, который прежде обслуживал знаменитого аса, сбитого в бою. Игорь уже не раз собирался заменить ее. Но пока не решался: никто другой не знал так досконально всех хитросплетений управленческого аппарата. Он вновь повертел иконку. Ту самую, что держал Второв, сидя в этом кабинете, в этом самом кресле. Небожитель, внимания которого искали министры. Депутаты Думы часами высиживали в приемной ради пяти минут аудиенции. Не было преград дерзким планам этого всесильного человека.

И вот, спустя каких-то полтора года, Второв, надломленный, тяжело больной после обширного инсульта, доживает свой век, подзабытый и никому по большому счету не интересный. А на его месте сидит некий Игорь Кичуй. Вознесенный сюда волею случая. И скучно разбирает по винтикам то, что еще недавно было могучей финансовой машиной.

Игорь еще повертел «нефартовую» иконку и – приспособил на углу стола.

Подошел к зеркалу, дурашливо расшаркался:

– Дозвольте представиться, Кичуй – механик по найму!

Он расслышал звук открываемой двери. Боясь оказаться застигнутым в смешном положении, поспешно отодвинулся.

Вошел Рублев. Хмурый, не спавший, кажется, целую неделю. Но глубоко запавшие глазки лихорадочно блестели, а нижняя губа наползла на верхнюю, – верный признак, что старым авантюристом овладела очередная бредовая идея. Игорь безнадежно вздохнул.

– Водички дай, – попросил Рублев, вытаскивая из кармана валокордин. – Второй пузырь. Нормальные люди стопари пьют, а я на эту гадость перешел. Знаешь, что такое старость? Это когда на лекарства тратишь больше, чем на водку. Кичуй без выражения протянул стакан с водой. – Чего в уныние впал? – заметил Иван Васильевич.

– А с чего веселиться-то?

– Веселиться, пожалуй, не с чего. Рубят нас почем ни попадя, – Рублев зло сощурился. – Так ведь пока не до смерти.

Это называется «не до смерти»?! – Кичуй по-мальчишески шмыгнул носом.

Рублев смутился, поняв, что фраза вышла неудачной: – Тем более, не имеем права после гибели Андрея отступать. Да, нас сильно подрезали. Надежды на скорое возвращение лицензии больше нет. Но это означает только то, что надо учиться действовать в новых условиях.

Рублев подобрался. По тому, как Игорь принялся теребить лацканы пиджака, он догадался, что сейчас услышит. Уперся ногами в пол и подался вперед, как инстинктивно делал всегда в ожидании атаки. Прикрыл глаза рукой. Скулы его напряглись. – Говори! – И – скажу. Нет никаких новых условий, Иван Васильевич. Это даже не партизанская война. Это – полный финиш! Нас же лишают всяких полномочий! У нас закрыты все счета, кроме одного, – на текущие расходы. Как хотите, Иван Васильевич, но при всем уважении: отныне мы бессильны контролировать ситуацию! Вы знаете, всё это время, куда вы, туда и я. Так сказать, нитка за иголкой. Но – напрямоту – пока была надежда отбить лицензию, спасти банк, мы бились, и неплохо. Только поэтому, на одном, можно сказать, энтузиазме продержались, считай, с год. Один Андрюша, царство небесное, сколько сделал!

– И что из этого плача вытекает? – нетерпеливо поторопил Рублев. – Не мямли, президент!

Игорь заметил неприязненный рублевский взгляд из-под пальцев. Но теперь ему стало все равно. – Я так думаю, пора сделать то, что когда-то предлагал Керзон: распродать, что успеем, пока не высадилась центробанковская команда. А что? – несколько теряясь под каменеющим взглядом Рублева, договорил он. – Лучше себе, чем дяде Марку Онлиевскому на подносе преподнести. – И давно надумал? – Еще с Андреем обсуждали. Невозможно бесконечно стоять против всего государства. А о вкладчиках, о которых вы печетесь, теперь центробанк позаботится. – Да из каких же таких ресурсов позаботится, если мы с тобой сейчас всё, что поценнее, утянем? – А это пусть у них голова болит! Сами довели банк, пусть сами и расхлебывают! – Как всегда в минуту возбуждения, Кичуй утратил способность логично излагать. А потому, путаясь, закричал. – Да, сами! И с них спросится. Потому что теперь, даже если лицензию вернут, банк все равно не раскрутить. Теперь двумястами миллионами не обойдешься! Шестьсот-семьсот миллионов – и то мало будет. За этот год на каждый непроплаченный в налоги рубль еще два рубля пенни наросли. И для того, чтоб такую налоговую глыбу амнистировать, нужно правительственное решение! А Вам-то известно, кто правительством нашим заправляет. Так что надо забрать себе, что пока можно, и – в сторону. Мало вам, что кондитерку из-под носа, считай, увели? Игорь заметил, что щека Рублева болезненно скривилась, и слегка смешался: – В общем, Иван Васильевич, пора взглянуть на вещи трезво. Считайте, нет больше банка. Осталось ни то ни сё, – жирный кусман для Онлиевского. – Да сам ты, выходит, ни то ни сё, – пробормотал Рублев. Упоминание о «кондитерке» добавило ему новой боли, – со дня, когда обнаружилась пропажа учредительных документов «Магнезита», Манана Осипян в банке не появлялась и не звонила. Отринув мучащие мысли, подобрался. – Я вот в Австралию ездил. Там деревья есть такие. Как бишь их? При пожаре семена не гибнут, а вроде как коксуются. А потом, упав в почву, возрождаются, прорастают и дают новую жизнь. То есть всё вокруг выгорает, а они сохраняются для возрождения! – К чему вы это? – Игорь озабоченно пригляделся. – Я, как знаешь, прямо из госдумы. Собрались председатели профильных комитетов, потом из Союза промышленников подъехали, из Совета Федерации. Да многие там собрались! Обстоятельный вышел разговор. Меня просили. Именно – просили! Держать банк. Потому что трезвые политики понимают: за десять лет «Возрождение» превратилось в уникальную конструкцию, способную впрыскивать деньги в ведущие промышленные области, в сельское хозяйство, в науку! Пора повального разворовывания уходит. В стране появился новый премьер. Так вот, – Рублев слегка понизил голос, – всё идет к тому, что его будут двигать в президенты. В связи с этим есть уверенность, что в политической и экономической жизни страны грядут большие перемены. Придут новые люди. Не скомпрометировавшие себя воровской приватизацией, а иные, способные поддержать молодую власть. И им потребуется опора, чтоб раскрутить истинно рыночную экономику. Так вот, одной из таких опор, на которую вновь избранная власть сможет опереться, должен стать наш с тобой банк! Но надо, чтоб он существовал! Вот под окном храм Всех Святых на Кулишках! Сколько отстоял. Пусть разрушался, но стоял! И дождался своего – мы его отреставрировали. Выгляни, какова игрушка! А другие многие повзрывали! Теперь локти кусаем, а их уж нет. Не удержим банк – считай, лишим российскую экономику шанса на быстрое возрождение. Так я это понимаю, – шепотом закончил он. – И задача наша – во что бы то ни стало продержаться до президентских выборов. Это всего-то полгода! Такие орлы, как мы с тобой да какие-то жалкие полгода не продержимся! А? Игорек! Он подтолкнул зятя локтем. Кичуй хмуро отодвинулся. Иван Васильевич вновь насупился: – Ты вот меня ребятами попрекнул. – Да не попрекнул, что вы! – Попрекнул. Не словами, так в душе. И – верно. Моя вина. Я за всех за вас в ответе. А уж Андрюшка мне, если напрямик, ближе тебя был. Только тем более после гибели их растащить всё да отступить не имеем права. Раз уж такая цена. И если этого не понимаешь, не я – ты память их предашь! – Но как не отступить, если ничего больше не можем?!

– Можем. Надо сохранить до весны ядро. Семя, если хочешь! Прежде всего расчетную систему, самых лучших сотрудников и ценнейшие активы. И всё! Слышишь? Всё в угоду этой цели. Филиалы парализованы! Что ж делать? Придется отсекать. Станем немедленно распродавать, пока они сами не распродались! А деньги пустим на то, чтоб окончательно рассчитаться с вкладчиками. Потом необходимо еще раз перепроверить список недвижимости и отобрать то, что уже сегодня можно выставить на продажу. – После прихода администрации из центробанка распродавать имущество без согласования с ней мы не имеем права, – напомнил Кичуй, – тесть опять впал в мечтания.

– Так согласуй. В чем проблемы? Рублев подметил встревоженный взгляд Кичуя. – Что? Решил, крыша у старика от неприятностей поехала? – определил Рублев и по смущенному виду увидел, что угадал. – Ладно, не буду больше томить. В качестве главы временной администрации назначен заместитель председателя центробанка Борис Семенович Гуревич!

– Ну, Гуревич, – вяло повторил Кичуй. – Гуревич! – выкрикнул он с видом человека, пасмурным утром пробуждающегося от кошмара. Пусть пасмурным – но новым утром.

– Именно! Боря Гуревич. Наш бывший сотрудник и мой выдвиженец. Ведь это я его когда-то из нашего банка в Думу подтолкнул. А оттуда и в Центробанк подсадить помог. Сегодня мы с ним уже успели предварительно проговорить. Он – наш единомышленник. Как и я – государственник. И на должность эту нелегкую согласился не хлеба ради. А чтобы вместе с нами выстоять до весны. Так что никого отстранять не будут. А напротив, будет нам всяческая поддержка. Вот так-то, юный и пугливый мой друг! – Но Онлиевский!

– Он согласился с кандидатурой. Я ж говорю, включилось много общественно-политических векторов. Так много, что и Онлиевскому пришлось пойти на компромисс. И это тоже, доложу, симптомчик. Махонькое дуновение – предвестник больших политических перемен. С которыми тот же Онлиевский и иже с ним не могут больше не считаться. Рублев заметил иконку. Растроганно дотянулся. – Надо же – уцелела. Так вот, если мы с тобой банк сохраним, имя твоё повыше второвского взметнется. Так что? Отваливаешь в сторону или – плывешь дальше со мной? – Так точно, с вами, – Кичуй вытянулся. Поднес руку к несуществующему козырьку. – Разрешите переодеться в парадное?