—
— Я… я приказала ему убираться с глаз долой.
— И что теперь? — мрачно поинтересовался Бондарев.
— Теперь этот юноша будет жить, — ответила Мизуки. — А иначе ты убил бы его. Я не могла допустить этого.
— Ты полагаешь, что спасла ему жизнь? Ошибаешься. Как только Харакумо узнает, что охранник не арестовал нас, он прикончит его.
— Я знаю, — прошептала Мизуки. — Но это сделаешь не ты.
— Что ж, спасибо, хотя мою душу спасать поздно, — буркнул Бондарев и снова взялся за отвертку.
Через полминуты панель на спине робота была откручена. Он выпустил воздух сквозь стиснутые зубы, потом посмотрел в глаза подошедшей Мизуки:
— Видишь, я был прав.
— Вижу, — откликнулась японка.
Ее лицо было белым, как у накрашенной гейши.
30
Бондарев не сразу понял, что говорит ему японка, и вопросительно посмотрел на нее.
— Константин, нам пора, — повторила Мизуки. — Нужно уходить. Прошло почти двадцать минут.
Он осторожно извлек увесистую пластиковую упаковку из туловища деда-мороза. Пот стекал по его вискам и шее. Пальцы, державшие упаковку, были скользкими, словно смазанные жиром.
— Еще минута, — пробормотал он.
— Но ты ведь нашел, что искал, — нетерпеливо произнесла Мизуки, поглядывая в сторону двери.
— Не все, — возразил Бондарев. — Здесь должен быть часовой механизм. Таймер, понимаешь?
Мизуки метнулась к окну, раздвинула пластины жалюзи и выглянула наружу. От нее исходили волны панического ужаса. Этим же ужасом был преисполнен ее взгляд, когда она обернулась.
— Все охранники собрались вместе, — объявила она свистящим шепотом. — И они смотрят сюда. На это окно.