— Заводи тачку. Поезд на подходе. А я пока с Селезенкой свяжусь, нехай готовится семафор переключать. — Сердюк включил смартфон и вызвал Селезнева, отвечавшего в отряде за всякие компьютерные и электронные штучки. — Боевая готовность номер один, — сказал он. — Вы на месте?
— Со мной Комиссаров, Кястис и Кроха, — отрапортовал Селезнев. — У Кястиса прицел на гранатомете сбился, но он уже наладил. Комиссаров, как всегда, дрыхнет. Кроха саблю точит, на абордаж готовится.
В трубке послышалась возмущенная реплика Стефана Крохи, начисто лишенного чувства юмора, и Селезнев заржал. Конечно, никаких сабель у группы не было, а лишь автоматы Калашникова, ручные противотанковые гранатометы и даже легендарный «Узи», о котором написано гораздо больше добрых слов, чем он того заслуживает.
— Разговорчики! — прикрикнул Сердюк.
Он немало лет отдал службе в украинской национальной гвардии и имел хорошо поставленный командирский голос, заслышав который умник Селезнев по прозвищу Селезенка предпочел заткнуться.
— Действуем по плану Б, — продолжал Сердюк. — Помнишь, что от тебя требуется?
— Переключить семафор и остановить поезд, — отрапортовал Селезнев.
— Компьютер не подведет?
— Я не только семафор, я всеми железнодорожными стрелками манипулировать могу.
— Это лишнее. Остановишь поезд, и все. Но по сигналу, без самодеятельности. И подгадай, чтобы последний вагон оказался на уровне платформы.
— Попытаюсь.
— Ты не попытайся, ты сделай.
— Не первый год работаем, — откликнулся Селезнев.
— Главное, чтобы не последний, — отрезал Сердюк. — Кроха и Кястис нехай выдвигаются на огневой рубеж. Я скоро буду. Отбой.
Он выключил смартфон. Повинуясь его кивку, Беридзе включил зажигание.
— С богом, — буркнул Сердюк.
Грузин промолчал. Он полагал, что Господа лучше в темные делишки не впутывать. Он сам по себе, а они сами по себе. Так спокойнее.
Пассажиры скорого поезда Москва — Челябинск спали на своих полках — кто мирно, кто беспокойно, кто с надсадным храпом, кто тихо сопя в две дырочки. Пиво было выпито, харчи ополовинены, вода булькала в бутылках, пристроенных так, чтобы можно было нашарить в темноте. Под рукой также находились мобильники, чтобы, проснувшись, поинтересоваться временем, которое в вагонах течет, как обычно кажется, медленнее, чем снаружи.
А вот в последнем вагоне спали далеко не все. Глеб Галкин, например, бодрствовал, тупо глядя в щель между занавесками на редкие огоньки, мелькавшие за окном. Его напарник Белоусов дрых без задних ног, сунув под подушку табельный пистолет. Серебристый контейнер с тромонолом надежно покоился в багажном отделении под полкой, на которой он лежал. По большому счету, он не храпел, а лишь редко всхрапывал, как норовистый жеребец, ухваченный под уздцы. В такие моменты Галкин угрюмо косился на него и вспоминал о загубленном пиве.
За стенкой тоже отдыхал лишь один, а второй гонял «тетрис» на дисплее планшета. Это был Ефремов, ожесточенно крививший рот всякий раз, когда разноцветные геометрические фигурки грозили заполнить все игровое поле. Самсонов видел десятый сон. Лежал он на спине, закинув руки за голову. Бледные губы Самсонова были собраны трубочкой, как будто он намеревался свистнуть. Сползшая простыня одним углом лежала на полу, отмеченная отпечатком подошвы Ефремова.