– Для меня странно, что сейчас все стали безбожниками. В религии – утешение. Это отдушина, если хотите. Люди одиноки и поэтому порочны, они ни во что не верят, им тяжело. А с Богом душе легче.
– Целая философия. Но если таково ваше кредо, то зачем вы носите револьвер под мышкой?
– Это моя работа. Я должен зарабатывать деньги, чтобы прокормить больную мать и себя.
– И в нужный момент прострелить кому-нибудь лоб, потом помолиться за бедолагу. Библия ведь всегда при вас. Сколько вам платит Мекли за ваши труды?
– Двадцать пять долларов в день. Не очень много. Маленькие одинокие доллары.
– Одинокие?
– Как маяки.
– Сегодня целый день все рассуждают про одиночество. Как сговорились.
Я выбросил окурок в окно и замолчал.
Крошечный бар «Пингвин» походил на опустошенную керосиновую лавку начала века. Здесь парили все мыслимые и немыслимые запахи, но только не запах еды. Очевидно, поэтому он пустовал. Единственный посетитель – Бэн. Он исцелялся пивом и затуманенными глазами осматривал грязную, в красную клетку скатерть. Я заказал себе джин с тоником и присоединился к нему.
– Какие новости? – спросил я, когда он соизволил перевести взгляд на меня.
– Все в порядке. Она живет в заброшенном районе у моря.
– Подробнее можно?
Он достал из кармана листок, на котором был написан адрес, и протянул его мне.
– Бывшая рыбачья гавань, – пояснил он, – там сейчас помойка Вдоль берега стоят десятка два лачуг. Одна из них принадлежит Марион Маршалл.
– Что с фотографией?
На этот раз Бэн залез в задний карман брюк, достал конверт и положил на стол. Я вскрыл конверт. В нем лежали три фотографии той самой женщины, с которой я разговаривал час назад. Они были любительские, но с качественным и четким изображением.
– Как вам удалось их добыть?
– Залез в окно и взял, что нашел.
– А кроме снимков? Бэн усмехнулся в усы.