— Хорошо, поцелуй меня.
И Мари опять повисла на шее матери, которая никак не могла понять причины этих внезапных порывов и слез. Мари раздели и уложили в постель.
— У тебя лихорадка, — сказала графиня, — ты вся горишь, закройся хорошенько.
Клементина оставалась с де Брионом; барон один расхаживал по зале.
— Клементина, — сказал Эмануил, — скажите мне, что сделалось с Мари, с мадемуазель Мари, хочу я сказать.
— Ничего особенного.
— Не захворала ли она?
— Нет.
— Ну, слава Богу!
Клементина не могла не заметить того волнения, с которым говорил Эмануил.
«Странно, — подумала она, — а Мари не хочет меня видеть».
К вечеру Мари успокоилась; она заснула или, вернее сказать, притворилась спящею. Лишь только графиня ее оставила, как Клементина вошла в комнату своей подруги; Мари открыла глаза.
— Ты все еще сердишься на меня? — спросила Клементина, обнимая Мари.
— Я вовсе на тебя не сердилась; я больна, а ты знаешь, все больные — несносны. Прости же меня и сядь возле; но ты сама бледна как полотно.
— Очень может быть! Я слишком много передумала в этот час о будущности…
— Ты делаешься серьезною, Клементина.
— Когда это нужно.
— Ты права, ведь ты готовишься выйти замуж.
— Ошибаешься; я отказываюсь от этого благополучия.
— Так ты не невеста? — воскликнула Мари с невольной радостью. — Что же ты будешь делать?