Как секретарь я гораздо быстрее, чем можно было себе представить, стала воспринимать особенности отделения судебной медицины как часть нормальной рабочей обстановки. Приходя в офис, мы сразу с головой погружались в «кокон», который был так далек от обычного и тривиального мира, что, выходя за порог отделения, ты как будто покидал зону комфорта, а не входил в нее. Бывало, меня шокировала обычная жизнь Лондона и толкучка в метро, а не реалии судебной медицины.
Мы всегда представляли себе, какой будет реакция у других пассажиров в вагоне, узнай они, что рядом с ними едет человек, просидевший весь день в морге, где он вскрывал или восстанавливал тела или удалял плоть с костей с помощью химикатов или личинок, как Дерек. Разве кто-нибудь из них смог бы в это поверить?
Я любила свою работу, но по возвращении домой я не пыталась намеренно вернуться мыслями к прошедшему дню. Его подробности лежали далеко за пределами зоны комфорта. У родных вообще не получалось вписать пережитые мной события в привычные рамки. Они слушали меня с большим интересом, но всё же самые острые углы приходилось сглаживать, особенно перед ужином. Чтобы поговорить о том, что нового произошло на работе, нужно было сначала подготовить слушателей, а на это у меня совершенно не было сил.
Часто бывало, что в голове я уносила с работы такие картины, которые стоило бы — нет, даже было необходимо — начисто забывать. Из них для меня наихудшими были фотографии, к виду которых я была не готова. Некоторые я до сих пор помню во всех подробностях. После таких дней я возвращалась домой с четким осознанием того ужаса, который творится в нашем отделении. У меня не было ни малейшего желания нагружать этим других людей, тем более многочисленными печальными подробностями.
Мои друзья — более молодые и менее впечатлительные — стали моей отдушиной. К их чести, они воспринимали все, что я им рассказывала, с необычайной стойкостью, никогда не сомневаясь в правдивости моих историй. Хотя порой от некоторых страшных рассказов у них волосы вставали дыбом.
Все сотрудники нашего отделения испытывали неподдельный интерес не только к судебной медицине, но и к медицине вообще, а особенно к научным исследованиям. Здесь все с удовольствием делились информацией, и, если патологи обсуждали друг с другом детали очередного дела, мы не чувствовали себя лишними и пользовались случаем узнать от них много нового. Мне повезло больше остальных, потому что подобные обсуждения часто проходили прямо в моем кабинете. У нас не возбранялось задавать вопросы и получать развернутые объяснения, которые иногда даже заканчивались демонстрацией конкретных моментов. Так, например, Кристин показала мне, как она применяет метод газовой хроматографии, чтобы определить содержание наркотиков и алкоголя в крови. Майк объяснил, как проводится тест на отцовство, пока утром разливал кровь по пробиркам. А Дерек даже разрешил мне отрезать микротомным лезвием несколько полосочек человеческой ткани, залитой в восковой блок для гистологии. С самого начала культура нашего общения подразумевала открытость и вовлеченность, чего не было у меня ни на одной работе.
Увлеченные патологи предоставляли нам много полезной информации. Мы, в конце концов, были очень благодарной аудиторией и жадно слушали все подробности их утренних происшествий. По мере появления новых — и часто тревожных — фактов мы иначе начинали смотреть на мир судебной медицины. Так у нас появился барометр того, что считалось нормальным на работе. В нашем мире одна жуткая история сменялась другой, и так изо дня в день. Так рождался наш собственный профессиональный фольклор. И неделю за неделей, год за годом эти истории постепенно становились всё страшнее, хотя я воспринимала их со всевозрастающим спокойствием. Однако некоторые случаи даже мне казались откровенно странными и неожиданными.
У сотрудников отделения судебной медицины есть такой термин, как «мертвый сезон». Это название возникло из-за возрастающего числа убийств и самоубийств, связанных с определенными погодными условиями. Логично было бы предположить, что этот сезон выпадает на холодные месяцы, когда удлиняющиеся ночи и понижение температуры воздуха начинают сказываться на человеческой психике. В этих условиях процветают чувство физической изоляции и депрессия, не говоря уже о сезонных обострениях заболеваний, вызванных недостатком солнечного света и витамина D. Для некоторых триггером становится приближение Рождества, у других плохие мысли приходят в канун Нового года, когда нет настроения веселиться.
Несмотря на все эти разумные доводы, «мертвый сезон» на самом деле наступает в период сильного повышения влажности, что обычно происходит летом.
Странные события, конечно, случались в любое время года, особенно в секционной Дерека. Я радовалась, что у меня бывает так мало поводов заходить туда, да и во внешней лаборатории я тоже никогда не спешила появляться. Это было мрачное помещение с объектами, которые неизбежно навевали тревожные мысли. Мне никогда особенно не нравилось находиться рядом с анатомическими материалами, главным образом из-за запаха. Даже свежайшие человеческие органы обладают «ароматом», который безошибочно указывает на их связь с мертвым телом. Поначалу этот запах лишал меня присутствия духа.
Однажды на пороге секционной неожиданно появился высокий круглый темно-синий бак. Я невысокого роста, и бочка, имевшая в обхвате примерно 45 см, доходила мне почти до груди. Сначала я отметила только тот факт, что бак стоял в проходе и загораживал дорогу. Мне не показалось, что он здесь не к месту, наоборот, он даже как-то сливался с фоном. Вспоминая об этом, я удивляюсь, как я могла не спросить о содержимом огромной бочки, стоявшей не где-нибудь, а рядом с секционной. Но тогда я не стала упоминать ее в разговоре с Дереком.
Ближе к концу недели у меня снова возник повод пройти мимо синей бочки. На этот раз я заметила, что на ней нет крышки, а из центра что-то выдается вверх. Разумеется, я не смогла удержаться и присмотрелась повнимательнее. Не знаю, что я ожидала увидеть, но сначала я заметила только плотную массу пены из крупных желтых пузырьков, которая вылезала из бочки. Это зрелище мне было знакомо по тому ведру с головой, но поверьте мне, на этот раз все было еще отвратительнее.
Из пены торчала… человеческая стопа. Она могла бы не так сильно шокировать, если бы не кривые, костлявые, деформированные пальцы, всё еще покрытые остатками бледной сморщенной плоти и увенчанные длинными нестрижеными желтыми ногтями. Они, как вершина пирамиды, возвышались над перекисью водорода.
Меня начало тошнить, но вместе с тем во мне взыграло любопытство. Я заглянула в секционную, набралась храбрости и спросила:
— А почему нога из бочки наружу торчит? Под ней есть что-то еще?
— А, это, — спокойно ответил Дерек, — там тело внутри.
— Не может быть, — ответила я. — Там слишком мало места.
— Да, тело. Я разделил его на части. А головы нет, и ее ты, должно быть, видела. Она была в мойке, когда ты приходила на собеседование.
Так вот оно что… Но я все равно приросла к месту от ужаса.
ebooksa