Идас говорил:
— Слышь, Мыш, а если повернуть эту ручку…
— Стой! — Мыш спихнул черную руку Идаса с сиринги. — Ослепишь всех вокруг!
Идас поморщился:
— На моей, когда я с ней возился, не было… — Голос затих в ожидании отсутствующего завершения.
Мышовы пальцы скользнули по дереву, стали, пластику. Он погладил струны и выцепил акустическую мелодию.
— Не умеешь обращаться с этой штукой — можешь дров наломать. Она высокоточная, а света и звука дает столько, что запросто отслоит сетчатку и порвет перепонку. Чтобы замутнить голограммы, в ней, знаешь ли, есть лазер.
Идас покачал головой:
— Я на своей играл недолго и не понял, как она работает во всех… — Потрогал более безопасные струны. — Очень красивая…
— Привет, — сказал Кейтин.
Мыш хрюкнул, не отвлекаясь от настройки бурдонов.
Кейтин сел по другую сторону от Мыша и сколько-то секунд смотрел.
— Я тут подумал… — сказал он. — Девять раз из десяти, когда я мимоходом говорю кому-то «привет» или когда тот, с кем я говорю, идет по своим делам, я минут пятнадцать прокручиваю ситуацию: то ли моя улыбка показалась неподобающе фамильярной, то ли трезвое лицо ошибочно приняли за холодность. Раз десять прокручиваю инцидент, меняю тон голоса, пытаюсь экстраполировать перемену в реакции другого человека…
— Слушай. — Мыш оторвался от сиринги. — Все в порядке. Ты мне нравишься. Я был занят, и все.
— А. — Кейтин улыбнулся; потом улыбку смела хмурость. — Знаешь, Мыш, я вот завидую капитану. У него есть миссия. И он так ею одержим, что ему все равно, кто что о нем подумает.
— Я не думаю о том, что ты описал, — сказал Мыш. — Обычно.
— А я — да. — Идас огляделся. — Когда я сам по себе, я всегда все… — И уронил темную голову, изучая костяшки.
— Он молодец — дал всем отдохнуть, а сам повел корабль с Линкеем, — сказал Кейтин.
— Ага, — сказал Идас. — Наверно, если… — И, развернув кисти, вчитался в темные письмена ладоней.
— У капитана забот полон рот, — сказал Мыш. — А он их не хочет. В этой части маршрута бояться нечего, вот он и решил хоть чем-то себя занять. Я так думаю.