— Башня.
(«Плохо, что у капитана эта карта вышла перевернутой, — прошептал Кейтин Мышу. — Поверь, ничего хорошего она не предвещает».)
— Четверка кубков.
— Моя взятка. Девятка жезлов.
— …можно раздобыть…
— Семерка жезлов.
— …блажи?
— Колесо Фортуны. Взятка моя. — Себастьян посмотрел на Идаса. — Блажи?
Исследователь, решивший назвать самую внешнюю из планет Тусклой, Мертвой Сестры Элизием, пошутил неудачно. Несмотря на всю планоформенную машинерию, тот оставался мерзлым угольком, эллипсирующим на трансплутоновых расстояниях от Ее призрачного света, бесплодным и ненаселенным.
Кто-то предложил однажды сомнительную теорию: все три оставшихся мира — на деле луны: в миг катастрофы они пребывали в тени гигантской планеты и избежали ярости, испепелившей их защитницу. Если ты и луна, то неважнецкая, думал Кейтин, когда они скользили мимо. Как мир ты ничуть не лучше. Урок всем притворяшкам.
Когда исследователь исследовал все прочее, чувство пропорции к нему вернулось. На среднем мире ухмылка дрогнула: исследователь назвал его Дит.
Судьба исследователя подсказывает: угрызение совести запоздало. Тот, кто насмехался над богами, пусть и единожды, познал античное отмщенье. Его корабль разбился на внутренней планете. Она осталась неназванной и до сего дня именуется другим миром, без помпы, пышности и заглавных букв. И только когда прибыл второй исследователь, другой мир неожиданно раскрыл свой секрет. Огромные равнины, сочтенные издали отвердевшим шлаком, оказались океанами — из воды, но замерзшей. Да, верхние десять-сто футов смешаны со всякой щебенкой и отбросами. В итоге было решено, что другой мир некогда покрывали от двух до двадцати пяти миль воды. Кажется, тысяча девятьсот двадцатые коптили космос, когда Тусклая, Мертвая Сестра сделалась новой. В результате процент суши на планете стал чуть больше, чем на Земле. Непригодная для дыхания атмосфера, полное отсутствие органической жизни, температуры ниже нижнего? Мелкие проблемы в сравнении с таким подарком, как моря, — и легко исправимые. Так в ранние дни Плеяд человечество вторглось на обугленную, заледенелую сушу. Старейший город другого мира — но не самый крупный, ибо коммерческие и экономические сдвиги последних трех веков сдвинули и население, — назвали весьма тщательно: Город Страшной Ночи[11].
И «Птица Рух» села у черного волдыря Города на верхушке Когтя Дьявола.
— …восемнадцати часов. — И инфоголос кончился.
— Как тебе — ты дома или нет? — спросил Мыш.
Лео обозревал дром.
— Никогда по миру не ходил этому я, — вздохнул рыбак; за дромом распростерлось до горизонта море рваного льда. — Но «громадные сегментные нхары о шести ластах косяками по небу плавают. Рыбаки на них гарпунами длиной в пять высоких людей вместе охотятся». Плеяды узнаю́ я; дома я вполне. — Он улыбнулся, и морозное дыхание, возносясь, затуманило синие глаза.
— Это твой мир, Себастьян, так ведь? — спросил Кейтин. — Наверное, радостно возвращаться домой.
Себастьян отмахнул темное крыло, бившееся перед глазами.
— Мой по-прежнему, но… — Огляделся, хмыкнул. — Из Туле я-то. Большой город; в четверти другого мира окружности лежит. Очень отсюда далеко; и совсем иной. — Посмотрел в сумеречное небо. Сестра стояла высоко: неясная жемчужина в серо-сизом футляре облаков. — Иной совсем. — Кивнул себе.
ebooksa