Некстати, бля, совсем некстати чувствуя оживление в штанах от нереально приятного, правильного ощущения ее хрупкого тела под собой.
— Грейди больше нет, — выдыхает она, и отводит, наконец-то, взгляд.
Доун шевелится тихонько, дергает руками, до сих пор плотно перехваченными лапищей Дерила.
— Отпусти, Диксон.
— А надо? — он непроизвольно и внушительно двигает бедрами, Доун резко выдыхает, неверяще глядя на него, еще раз дергается всем телом, а потом опять затихает, понимая, что провоцирует его только своими попытками вырваться.
Все-таки она не дура и никогда ею не была.
Диксон, сам не особо понимая, чего добивается, все же отпускать ее не спешит. Не хочется, и все.
Слишком часто снилась она ему.
Непозволительно много, для такой сучки, вспоминалась, чтоб вот так вот взять и отпустить.
— Как там Бетти? — она решает пойти с козырей, поняв уже направление его мыслей, и, судя по всему, не особо его одобряя.
Но и шансы свои убраться отсюда целой и невредимой тоже просчитывая.
— Не твоя печаль, блядь. — Не понимает, сучка, что только злит его, только распаляет его еще больше.
— Диксон, — она пытается говорить спокойно, смотреть прямо, опять гипнотизируя своими глазищами, — отпусти, мне тяжело, дышать трудно.
— Да? А раньше тебе это не мешало как-то, — он не шевелится даже, только плотнее наваливается, — нравилось даже.
— Это было давно, — она тоже дышит тяжело, опять, словно после бега. Отводит глаза, щеки краснеют непроизвольно.
Диксон жадно наблюдает за ее лицом, понимая, что она тоже вспоминает.
И что до сих пор на него реагирует.
Как тогда.
Когда набросилась на него в госпитале.
Когда к кровати приковала.