— Это неважно.
То, как она прячет глаза, как уходит от ответа, как осторожничает, указывает на наличие мужика в ее жизни.
Диксон почему-то дико бесится, хотя ему должно быть без разницы, наплевать, кого эта змея травит еще своим ядом. Обвивает своим телом. Облизывает своим розовым язычком.
Дерил старается гасить в себе злобу, но получается плохо.
— Я пойду? — она смотрит вопросительно, словно ждет, что остановит.
То, что не зовет с собой, как когда-то, тоже указывает на то, что ей теперь есть на кого переложить грязную работу.
— Иди, — он не шевелится, поглядывая на нее прищуренными от злости глазами.
Она разворачивается и идет. Не оглядываясь даже. Тварь.
Диксон подрывается, одним прыжком перекрывает расстояние между ними, разворачивает невольно вскрикнувшую женщину к себе, и впивается зло в шею, оставляя болезненный кровоподтек.
— Привет передавай своему ебарю от меня, — хрипит он, отталкивая ее, и уходя прочь, первым, не оглядывась.
И не видя, как Доун стоит, держась за место засоса, и провожая его удаляющуюуся фигуру внезапно блестящими глазами.
2.
Он ничуть не изменился. Совершенно.
Волосы только отросли, и борода появилась, неопрятная, колючая, с поблескивающей в ней сединой.
И морщин возле глаз добавилось.
И тяжелее стал, значительно тяжелее, массивнее. Доун это всеми косточками сегодня прочувствовала.
А так все тот же.
Грубый, жестокий, прямолинейный. Неразговорчивый.
Жадный.
Доун идет к дому, по привычке страхуясь от преследования. Хотя, скорее всего, реши Диксон ее выследить, она этому не сможет препятствовать.