— А главное, вы достигли того, в чем мы больше всего нуждались, — помогли принять решение, — заключил я.
Ингрем, опершись на каминную полку, смотрел в огонь. Он вздохнул:
— Как бы я хотел, чтобы вы могли решить по-другому! — Он пожелал нам спокойной ночи и вышел, крайне расстроенный.
— Мне даже жаль его, — сказал я Максу.
— Напрасно, — ответил тот. — Он очаровательный человек, но до сих пор резвился на мелководье и все давалось ему шутя. А тут пришлось погрузиться в глубину. Думаю, что такая душевная встряска ему только полезна. Вообще он мне очень симпатичен.
— И мне.
— А Памеле?
— Трудно сказать.
Мы посидели еще, пока Макс не докурил трубку и разошлись по своим комнатам.
Я спал как убитый. Когда же нехотя проснулся, то увидел, что в окно заглядывает солнце, а надо мной, как грозное изваяние, возвышается Лиззи, устремив на меня укоризненный взор.
— Мисс Памеле нехорошо, — изрекла она.
Мои мыслительные способности постепенно восстанавливались. Я вспомнил, что сегодня — суббота, — день отъезда Стеллы в Бристоль, день, когда мы должны будем покинуть «Утес».
— Что с ней, Лиззи?
— Говорю вам, ей нехорошо.
— Но в чем дело? — резко спросил я. Меня охватил страх.
— Велела сказать, что у нее просто голова болит и ей придется полежать, а вы чтобы сказали джентльменам, что ей очень неловко, но ко вчерашнему вечеру это отношения не имеет.
Да! Сомневаться не приходилось — это слова Памелы, и никого другого. Я засмеялся от радости. Лиззи многозначительно добавила:
— Так она говорит.
— А у Элизабет, я вижу, свои соображения. Это была наша детская уловка — называть Лиззи Элизабет, когда требовалось ее задобрить. Но на сей раз растопить ее сердце не удалось. Встревоженная, с укором глядя на меня, она потребовала отчета.
— Чем вы занимались вчера в детской?