Как и думал, вариантов у меня практически не осталось. Порывшись в папках, я вдруг вытащил еще три фотографии.
Виктор Сергеевич Сдобников.
Никита Евгеньевич Кравченко.
Дмитрий Иванович Гуць.
Закрыв глаза, мысленно вернулся в ту секунду, когда впервые подумал о мести. Я почесал затылок и поставил большущий, жирный знак вопроса в своем блокноте.
Отвергнутый друг. Прошло еще около минуты, прежде чем я спрятал фотографию Сдобникова. Нет. Как бы Витя ни ненавидел Ольшанскую, отобравшую у него друга детства, насколько я помню, он имел алиби — его не было в городе в ту ночь. Я припомнил, что он сам говорил мне об этом. Кроме того, весь поток ненависти этого парня падал бы на Вику — и в таком случае… я мысленно перекрестился… не Леха, а именно она должна была стать жертвой.
А вот внезапное стремление Кравченко натравить меня на компанию компьютерных адептов навевало пару интересных предположений. Как я уже подмечал, Никита жаждал признания, но лидером ему стать по-прежнему не удавалось. Желание во всем показать свою «крутизну» (я вспомнил, с каким одобрением он воспринял мой «серьезный» разговор с Гуцем на стадионе и ленивую фразу «я таких не бью») в совокупности с неуемными амбициями вполне могли подвигнуть его даже на такое страшное преступление. Я потер бровь, рассматривая фотку Никиты. Достаточно ли он умен, чтобы провернуть такое дело и успешно замести следы? Вполне. За видом тупого спортсмена, который он старательно напускал на себя, чтобы больше отвечать представлениям об альфа-вожаке, все еще скрывался чемпион города по шахматам, пусть даже и в глубоком детстве. Достаточно ли Кравченко ненавидел Леху?.. Я поставил две буквы «Н.К.» напротив знака вопроса и подчеркнул их тройной линией.
Гуць. Шакал при тигре. В принципе, если принять во внимание способ убийства, не требовавший никакой силы и особой отваги, то Дима вполне мог стащить обрез и использовать его по назначению. Но тогда он просто гениальный актер. Потому что так отчаянно побиваться на следующий день после смерти Литвиненко и так естественно рыдать над его гробом под силу далеко не каждому подростку. Что ж… Может, он действительно настолько талантлив. В таком случае мне все равно остается найти мотив.
Я аккуратно разложил фотографии по стопкам с файлами, с наслаждением потянулся и расправил напряженные плечи. Отогнав за пределы сознания чудное видение дымящей сигаретки, все еще преследующее меня время от времени, я вышел из кабинета. Сегодня в коридорах было на удивление тихо — многие старшие классы отправились на медосмотр, у младшей школы уроки уже закончились. Провернув в замке ключ, я бесцельно отправился в путешествие по тускло освещенным, но таким знакомым лабиринтам. Тут пахло чем-то таким совершенно особенным, чем-то родным: пылью на стеклянных банках с мутантами из кабинета биологии, давно отслужившими свое военными картами с красной решеточкой фронтов, едким духом аммиака от очередной лабораторной по химии. Я бывал здесь каждый день и при этом так редко по-настоящему присутствовал в этих стенах… А вот из столовой повеяло ванилью — только сейчас почувствовал, как проголодался. Завернув в раскрытые двери в надежде отхватить теплую булочку, я тотчас замер в небольшой нише, не решившись переступить порог.
Я ни разу не видел ее с тех пор, как едва сдержался тогда, в холле, и ничем не выдал своих настоящих чувств… вернее, очень хотелось бы верить, что не выдал. Вика прислонилась спиной к стене, обхватив себя руками, будто ее слегка морозило, и равнодушно наблюдала за тем, как Щепина, присербывая, потягивает горячий чай.
— Че ты мрачная такая, Викуль?
Ольшанская изобразила нечто отдаленно похожее на улыбку — натянутую и измученную.
— Да так. У мамки день рождения завтра.
— И что?
Вика тяжело вздохнула, потерев пальцем небольшое пятнышко на рукаве кожаной куртки.
— А то, что я не могу ей ничего подарить. Денег нет.
Яна пожала плечами, на секунду оторвавшись от своего стакана, и удивленно моргнула.
— А батя?
— Да ну его, — Вика нахмурилась и подтянула чай к себе, отхлебнув с другой стороны. — Знаешь, что он собрался дарить? Набор сковородок! СКОВОРОДОК! На день рождения… Я бы удавилась.
Я усмехнулся, вспоминая зажаренную до умопомрачения яичницу, которую Вика соорудила у меня на кухне после нашей ночной готической вылазки.