— Ах, да… память плохая стала…
Ее громадные ярко-голубые глаза — единственное, что было таким, как я запомнил. В остальном от той красивой, пышной дамы, пусть и в глубоком трауре, которую я видел после похорон Лехи, не осталось и следа. Во всем — абсолютно во всем — присутствовала какая-то необъяснимая для ее относительно молодого возраста немощность и усталость. Крашенные в черный цвет волосы женщины на висках все равно поблескивали серебром, а вокруг глаз образовалась такая густая сеть морщин, что я и не узнал бы ее в толпе, если бы специально не приглядывался. Мать Лехи стала удивительно худой и, казалось, держалась на ногах только благодаря тому слегка сумасшедшему огню, сияющему в глубокой лазури ее взволнованного взгляда.
— Да, бывает. Как вы?
Согласен, вопрос странный и, наверное, неуместный.
— Ну… так… Я к Алле Ивановне, вы слышали, мы хотим добиться возбуждения Лешиного дела?
Мои брови изумленно взлетели вверх.
— Да-да, — ее интонация стала торопливой и строгой, будто я собирался отговаривать ее от этого шага, как от безумия. — Я никогда не позволю им оставить это как есть. Никогда.
Мне очень хотелось рассказать ей все, что знаю, что выяснил такими огромными усилиями. Но я попросту испугался. Казалось, жизнь в ней теплится еще только потому, что жива надежда наказать виновного. И если скажу, что уже пытался это сделать и потерпел сокрушительное фиаско, то и этот, последний, безумный огонь в ее глазах может погаснуть…
— Думаю, вы правильно поступаете. Постараюсь помочь, чем смогу, — пробормотал я. — Хотя задача не из простых.
Уголки рта Александры Анатольевны вдруг дрогнули и на секунду показалось, что она улыбнулась мне.
— Вы ведь не верите… все равно не верите, что он сам… и никто не верит. И значит, у нас получится это доказать.
Я еще долго смотрел ей вслед. Уставшая, высушенная горем женщина. С единственным стимулом жить дальше.
К тому моменту, как я наконец вернулся в кабинет, где, без энтузиазма рассматривая вечный мобиль на столе, изнывал от скуки мой восьмиклассник, в душе бушевал такой шквал противоречивых эмоций, что работать дальше было просто невозможно. Я отпустил парнишку и, сунув в портфель его тест, побрел домой.
Как ни крути, а я вернулся к тому, отчего так надеялся спастись. И, самое главное, даже зная, что найти убийцу уже практически невозможно, чувствовал, что не могу оставить мать Лехи наедине с ее бедой. Слишком уж много я разузнал. И, кроме того, это расследование — единственный шанс не дать моей голове взорваться от мыслей о Вике.
Прошло еще пару недель, занятых какими-то мелкими бытовыми проблемами и прорвой консультаций со старшеклассниками, которые вдруг дружно выяснили, что не знают, куда идти учиться. Все это время я старательно записывал в толстый, «парадный» блокнот с кожаной обложкой все, что мог припомнить из своего расследования. В итоге у меня вырисовалась более-менее четкая структура из нескольких «отработанных» версий, и пара вопросительных знаков для продолжения.
Я вытряс несколько фотографий из психологических «досье» и разложил их перед собой на столе.
В вариант «Самоубийство на почве несчастной любви к Ольшанской» я никогда не верил и не стал останавливаться на нем и в этот раз. Убийство?.. В принципе, если отключить эмоции, у Вики даже был мотив. Уверен, если бы в милиции знали, что Литвиненко едва не изнасиловал ее, она бы в мгновение ока оказалась за решеткой. Но, черт возьми, мне было проще поверить в жизнь на Марсе, чем в то, что она могла убить человека. Она сама была жертвой. И никогда бы не решилась рассказать мне об этом случае, если бы действительно имела непосредственное отношение к его смерти. Пересилив желание не отрывать взгляда от Викиной фотографии, я отодвинул ее на край стола.
Версия о мести школьных «задротов» тоже вряд ли подходила. Конечно, они могли тихо ненавидеть Леху, могли даже стрелять в его фотографию или в чучело, названное его именем. Но я лично проверил их алиби. И, кроме того, обрез у Феськова действительно украли — поймавшись на мою маленькую уловку, он мгновенно раскрыл карты, да так, что сомневаться в его искренности тоже не приходилось. Феськов, Жженов и Кравец заняли место в противоположном углу стола, напротив Ольшанской.
Готы. Готы — это была прекрасная версия, и я даже на собственной шкуре испробовал силу ударов взбешенного и не совсем адекватного Кирилла. Но Ди, до сих пор влюбленная в Литвиненко, не стала бы покрывать его убийцу, да еще и так яростно, с энтузиазмом, даже если бы ее запугали. Кроме того, сам слышал, как она оправдывала (да, теперь я был в этом убежден) своего готского бойфренда на могиле Лехи и просила за него прощения. Ее никто не видел. Оправдывала бы она убийцу на могиле любимого человека, если бы не была уверена в обратном? Значит, Ди — надежное алиби Кирилла. Вот незадача… Могла ли сама Ди выстрелить в Леху по какой-то другой, неизвестной мне причине? Усмехнулся своему корявому предположению. Вроде ведь нет температуры, с чего бы этот бред?.. Я представил, какой удивительной сообразительностью и хладнокровностью нужно обладать пятнадцатилетней романтичной девчонке, чтобы выкрасть обрез у тройки старшеклассников и, дождавшись, пока ее готичные приятели изобьют человека, застрелить его. Покачав головой, я нарисовал на листочке силуэт девочки в кружевной юбке, и отодвинул от себя, разместив между улыбавшейся одними глазами Викой и рыжей вытянутой рожицей Феськова.
Штырь. Ну, тут все ясно. Эта версия была еще свежа в моей памяти. После того, как ребята из спецотдела провели обыск в его доме, под одной из половиц обнаружили весьма аппетитную сумму денег и книгу в черном переплете, куда Штырь записывал всю свою незатейливую бухгалтерию — с именами, датами и суммами. Действительно, убивать Леху у него не было ни малейших причин — третьего октября до конца срока займа оставалось еще четыре дня, так что, убив его посреди парка, Штырь вряд ли бы смог получить свою тысячу долларов. Я закусил кончик карандаша. Может быть, в тот момент, когда Леха прибежал прямо в логово Кирилла в поисках Ди, он хотел попросить у нее немного денег взаймы? Впрочем, теперь это уже не важно. Начертив кружочек с длинной челкой и черными зубами, я отложил его в сторону.