— Я ничего не знаю.
— Ну, конечно. Но ты даже не удивился тому, что я сказал! Это твой обрез был?
— Не знаю.
— Ты его делал?!
— Да не знаю я ничего!
Я поднялся со своего места и наклонился прямо к его лицу.
— Не ври. Ты же понимаешь, что рано или поздно об этом все равно узнают.
— Слушайте, если я и смотрел на уроке книжку… это ничего не значит, — взвился Феськов. — Я ничего не знаю и ничего не делал!
— Как у Литвиненко оказался твой обрез?!
— Я не знаю!
— Так ты не отрицаешь, что он твой?!
— Я…
— Вадим! — Я сдавил его плечо. — Зачем ты дал его Лехе?!
— Я ничего не давал, его у меня украли!!!
В его глазах застыли слезы, вот-вот готовые устремиться по щекам, и я, глубоко вздохнув, отступил от него.
— Рассказывай.
Феськов в отчаянии всхлипнул и закрыл лицо руками, окончательно ссутулившись так, что его костлявые лопатки выступали под тонким свитером как сложенные за спиной крылья.
— Я не знаю, как он туда попал… Мы лазили в лесу, ну, стреляли там пару раз, а потом у нас рюкзак сперли.
— Когда это было?
— Да в середине сентября, кажись… — растеряно шмыгнул Феськов. — Так я вообще не знал, что у Литвиненко именно мой обрез нашли… потом уже догадался…