В квартире стоял такой сильный запах цветов, что у нее заболела голова.
Здесь мы жили. Сидели все вместе за этим столом и думали, что так будет всегда.
И вот теперь мы бежим, скрываемся от неведения и страха, как будто от вины.
Дом. Повсюду метки криминалистов, повсюду следы их ботинок. Порошок для снятия отпечатков на стенах, рядом с улыбающимся лицом Нанны.
Сумка опустилась обратно на старый вытертый ковер. Пернилле вошла в комнату Нанны, где работал седой полицейский — просеивал кусочки короткой жизни ее дочери.
Она села на кровать и стала ждать, когда он наберется смелости взглянуть на нее.
— Мы уже заканчиваем. Извините…
— Что случилось в лесу? — спросила она и подумала: «Я не сдвинусь с места, я никуда не уйду, пока он не скажет».
Он отец. Она видела это по его лицу. Он понимал ее. Он знал.
— Простите, об этом нужно спрашивать не у меня. — Он возился с ящиком в письменном столе Нанны. — Я работаю. Вам придется выйти.
Пернилле сидела на простынях аккуратно заправленной кровати Нанны.
— Мне нужно…
Он закрыл глаза. Она видела его боль и то, что и он видел ее боль.
— Мне нужно знать, что случилось. Я мать…
Он снова повернулся к столу. Но на самом деле он ничего не делал, и они оба знали это.
— Что случилось с моей дочерью?
— Мне не положено…
— Те фотографии… у вас в полиции… Я видела… — Слова. Сейчас ей нужны были правильные слова. — Они все время стоят у меня перед глазами, я вижу их по ночам… Скажите мне… Я уже ко всему готова… Нет ничего хуже того, что я и так постоянно представляю.
Он замер с опущенной головой.
— Нет ничего хуже. Прошу вас… — Она подняла руку, дотронулась до своих волос. Голос был тих и слаб. — Вы должны мне сказать…