Вкус к убийству

Мальчик кивнул. Казалось, ему было уже неинтересно.

Дэнни и Пэтти Перкинс обошли мальчика и спустились по лестнице. Они терпеливо дождались медленно ползущего лифта, чтобы спуститься на первый этаж.

Стоя на крыше, мальчик посмотрел на кирпич, который держал в руке, потом перевел взгляд на другой, валявшийся на покрытой гудроном крыше. Нагнувшись, поднял и второй кирпич, после чего подошел к краю крыши — парапет возвышался сантиметров на шестьдесят. Он чуть наклонился над краем, мозг его при этом работал, как компьютер.

— Недотепы, — пробормотал он. — Глупые малолетки!

— Он знал, что попасть можно, и даже интуитивно чувствовал это, но просто для того, чтобы убедиться, снова прикинул скорость падения и угол наклона. Сердце его бешено колотилось. Двое людей внизу. И два кирпича. Двойной бросок ему еще делать не приходилось.

Но и если он не попадет, все равно их нетрудно выследить. Это уж точно, проще простого. Например, на платформе метро — резкий толчок, несущийся поезд, и все кончено — останется лишь круглолицый семилетний мальчуган. Да, это определенно сработает, даже если кирпичи подведут. И все же сейчас перед ним была такая соблазнительная цель.

Мальчик подождал, пока близнецы выйдут из подъезда дома. «Вот она, польза от интеллекта, — думал он своим оцениваемым в 195 баллов мозгом, — безбрежная и чудесная польза от ума». Он задержал дыхание, когда они остановились и какое-то мгновение стояли неподвижно шестнадцатью этажами ниже его. Потом окинул взглядом всю стену снизу вверх и, нежно держа кирпичи кончиками пальцев, занес их за парапет и отпустил.

— «Сбросить бомбы», — сказал, он про себя.

Перевод: Вяч. Акимов

Джон Кольер

De mortuis…[12]

Доктор Рэнкин обладал такой фигурой, что любой, даже самый новый его костюм сразу же начинал выглядеть безнадежно старомодным, как на фотографии двадцатилетней давности. А все дело заключалось в том, что туловище доктора Рэнкина было почти квадратным и очень плоским, словно над ним изрядно потрудился мастер по производству упаковочных ящиков. Лицо доктора тоже казалось сделанным из дерева, причем довольно грубо обработанного, а волосы скорее походили на парик, никогда не знавший расчески. Ко всему прочему, у него были громадные, неуклюжие ладони, которые, впрочем, вполне могли принадлежать доктору в маленьком заштатном городишке, население которого продолжает сохранять провинциальное почтение ко всякого рода парадоксам и полагает, что чем больше рука похожа на обезьянью лапу, тем точнее будут ее движения в столь деликатном деле как удаление миндалин.

Подобное утверждение в полной мере относилось и к доктору Рэнкину. В данное же прекрасное утро он был поглощен весьма незатейливым занятием — цементировал пол подвала собственного дома, — однако и здесь его крупные и внешне неловкие руки действовали с безмятежной уверенностью, достойной хирурга, который никогда не оставит во внутренностях пациента ватный тампон и не сделает неосторожного надреза.

Доктор придирчиво обследовал результаты своих усилий. Пригладил тут, подровнял там и наконец полностью удовлетворился достигнутым уровнем профессионального мастерства. Потом подобрал последние крупицы земли и швырнул их в печь. Он не спешил отставлять в сторону кирку и лопату, находя им все новое и новое применение, подчищая и разравнивая цементную заплату на полу. Когда сосредоточенность его достигла предела, где-то вверху вдруг хлопнула входная дверь, издав при этом звук, сравнимый с выстрелом артиллерийского орудия малого калибра, отчего доктор Рэнкин — что вполне объяснимо — подскочил на, месте, словно его самого подстрелили.

Доктор нахмурился. Он явно различил тяжелый топот двух пар ног по гулко резонирующей поверхности крыльца, потом открылась дверь в холл, из которого в подвал вел короткий лестничный пролет. Наконец раздался свист и голоса Бака и Бада:

— Док! Привет, док! Клев сегодня — лучше не придумаешь!

То ли доктор в этот день не был расположен идти на рыбалку, то ли он, как и другие люди крупного и плотного телосложения, особенно остро и подчеркнуто неодобрительно реагировал на бесцеремонные вторжения в собственную жизнь, может, ему просто хотелось спокойно, не спеша закончить начатую работу и заняться более важными делами, и хозяин не стал торопиться с ответом на призывный вопль друзей. Вместо этого он продолжал прислушиваться к шагам, которые постепенно затихли, сменившись недоуменным и отчасти раздраженным диалогом.

— Похоже его нет дома.

— Я оставлю записку, что мы на реке и чтобы он приходил к нам.

— Может скажем Ирэн?

— Да ведь ее тоже нет. С чего это ты решил, что она будет сидеть дома?