— Может быть, тебе бы дали сладкого, даже если бы ты не поранила руку, — подколол сестру Калле.
— Ты сначала доешь, а потом посмотри, нет ли чего сладкого у меня в портфеле, — сказал Томас.
— Ура! — крикнул Калле и взмахнул ножом и вилкой, плеснув жиром на обои.
— Ну вот, — сказал Томас. — Посмотри, что ты наделал!
София встала, оторвала кусок бумажной салфетки и вытерла жир. Впрочем, на стене уже были и другие пятна.
— Сиди за столом как следует! — прикрикнул на сына Томас, и Калле съежился под его взглядом.
Они продолжали есть молча.
— Можно я пойду? — спросил Калле, кладя нож и вилку в пустую тарелку.
— Подожди сестру, — сказал Томас, и Калле застонал:
— Но она такая медлительная.
— Я уже поела, — сказала девочка и отодвинула тарелку с недоеденной колбасой.
— Ладно, — сказал Томас и облегченно вздохнул, когда дети сползли со стульев и убежали в холл.
Он посмотрел на Софию и улыбнулся, она улыбнулась ему в ответ. Они снова чокнулись.
— Это жизнь, — не отрываясь от бокала, сказала она, глядя Томасу в глаза.
Он не ответил, глядя на ее блестящие от лака светлые волосы и яркие глаза.
«Колбаса и готовая толченая картошка. Это и есть жизнь?»
— Нетрудно заставить мир по-праздничному сверкать, — продолжила она. — Но в такой обычный вторник, как сегодня, можно быть и поскромнее. Но очень важно добавлять даже к скромности немного огня.
Он продолжал смотреть в стол. Наверное, она права.
«Но почему все это так меня смущает? Почему все это кажется мне собачьей чушью»?
— Ты думаешь о работе? — спросила она, кладя руку ему на плечо.