– И что это было? – спросил я, поскольку она замолчала и снова принялась сморкаться.
– Это она была, – пронзительным колокольчиком захихикала женщина. – Ханна.
– Где?
– В ванне. У меня за спиной, ванну принимала, все эти сорок пять минут.
Я глянул на Хоппера и Нору. Они, видимо, думали то же, что и я: неуютная суть мизансцены от женщины, похоже, совершенно ускользала.
– Я представилась, – продолжала та, хлюпая носом. – Она сказала, как ее зовут, а потом легла, закрыла глаза, как будто устала за день и не хотела разговаривать. Я намазалась кремом от морщин, пожелала ей доброй ночи. Потом услышала, как она выходит из ванной, и вернулась – пасту на раковине забыла. Ханна не спустила воду из ванны, я сунула руку – затычку вытащить. – Она покачала головой. – Уж не знаю, как она там руки-ноги не отморозила. Вода была ледяная.
– И больше вы Ханну не видели? – спросил я.
– Не-а. Зато слышала. Стены-то бумажные. У нее, я так поняла, режим вроде моего.
– Это какой?
– Я ночами работаю, – неопределенно ответила она, глянув мимо нас на пустынную улицу. – Ой, знаете что? Наврала. Был еще один раз. Простите, от лекарств в голове вата. Я тогда не работала, значит суббота была. Шла из супермаркета, встретила Ханну на лестнице. А она в клуб собралась. Забыла название. – Она тряхнула головой. – Женственное такое. Похоже на французское. По-моему, она сказала, что он в бывшей тюрьме на Лонг-Айленде. Спросила, не ходила ли я туда, но я не ходила.
– В бывшей тюрьме? – переспросил я.
Она пожала плечами:
– Пять секунд поговорили. И еще знаете что? Я на той неделе у нее под дверью видела двоих мужиков. Посмотрели на меня так – мол, не суй нос куда не просят, – ну, я и не совала.
– Как они выглядели?
– Просто мужики. Один постарше, другому за тридцать, что ли. Я потом слышала, как Дот их выгнала. Она чужих не любит.
– Дот?
– Ага. Вы с ней разговаривали.
– Это у которой мальчик?
– Люшен. Племянник ее.
– Давно он здесь живет?