Ночное кино

И он стал рассказывать о ней, а ливень бился в окна, точно к нам рвалась целая армия.

78

– Я не врал, – сказал Хоппер. – Я и правда познакомился с Сандрой в «Шести серебряных озерах». И мы с пацанами правда поспорили. И она меня правда отшила. И была эта история про пацаненка, над которым все ржали. Орландо. Он сожрал экстази, а Сандра всех прикрыла и взяла вину на себя. Это правда было, ясно? Но я не сказал, что планировал оттуда линять.

– Из «Шести озер»? – уточнил я.

Он кивнул.

– Мне этой развлекухи по уши хватило. Даже после гремучки оставалось еще полтора месяца. Спасибо Сандре, Ястребиное Перо пересрал, но толку-то? Каждый день под сто градусов[81]. Пациенты – будущие Теды Банди[82], вожатые – извращенцы и мудаки. Ночами слышно, как один, Уолл Уокер, в палатке дрочит. Рано или поздно позовет кого-нибудь компанию ему составить. Из девчонок имеет смысл общаться только с Сандрой, а она смотрит так, будто я со стеклянной фабрики. Короче, думаю, нахер это все. Одна вожатая, психологиня там была такая, Конский Волос, вечно проверяла по карте, куда нас занесло, а карту в рюкзаке прятала – думала, очень скрытная. Как-то ночью пошла по душам беседовать с кем-то из девчонок, а я эту карту спер. Увидел, что, если выбраться из национального парка «Сион», довольно близко федеральное шоссе, можно уехать на запад до Невады. Если до шоссе доберусь, стопану дальнобойщика. Я с ними раньше ездил. Большинство дальнобойщиков не переваривают копов, так что они надежные, как не знаю что. А остальных под метом так прет, что они вообще не в курсах, кто с ними катается. Я решил, поеду в Вегас. Конский Волос подняла вонь из-за спертой карты, всех в лагере допросили. Шмон устроили, рюкзаки вверх дном перевернули, ничего не нашли. Вожатые решили, что Конский Волос ее посеяла. А я спрятал карту под стелькой в ботинке. Разработал план побега. Буду еду экономить, лишнее прятать в ногах спальника. Дождусь, пока подберемся ближе к этому шоссе. По моим прикидкам, через три дня. До шоссе будет полдня перехода. Слиняю, пока все спят. Там одна была вожатая, Четыре Ворона, ей полагалось ночами дежурить, но она втихаря заваливалась спать где-то в час, так что уйду без проблем. Но кое-чего я не учел. Орландо этого.

Хоппер пальцами взъерошил волосы.

– Мы жили в одной палатке. В самом начале тебе назначают соседа. Мне дали Орландо. Как-то ночью я не сплю, карту разглядываю, и вдруг из темноты: «Хоппер, эт чё у тя?» Орландо проснулся и шпионил за мной. Уж не знаю, долго ли. Сказал ему, что ящерица мне померещилась, вали спать. Но он хитрый был. Привык, что ему вечно все врут. Наутро я проснулся, а он все вещи мои перерыл и нашел карту. И говорит такой: я знаю, что ты линять намылился, а если меня не возьмешь, я вожатым настучу.

Он от души хлебнул скотча.

– К Орландо, небось, в жизни никто по-доброму не относился – всех шантажировать приходилось. Хотел, чтоб я ему пообещал именем Иисуса, – он из Северной Каролины, родители новообращенные баптисты. Он вечно так говорил, будто к Иисусу через день бегает в соседний двор по хозяйству пособлять. Ну, я ему отвечаю: ладно. Без проблем. Шикарно. Поклялся именем Иисуса Христа, что возьму его с собой. И что мы команда. Как Фродо и Сэм.

Он глянул на меня.

– Я ж не собирался его брать. Проще с угловым диваном на спине, чем с Орландо. Он прямо камень на шее какой-то.

На этой реплике он как будто занервничал, смахнул челку с глаз, снова сосредоточенно вперил глаза в кофейный столик.

– Пара дней прошла, и наступила эта ночь. Мы встали лагерем ровно там, где мне надо было. Помню, когда все по палаткам расползлись, небо такое было ясное и тишина – никогда не забуду. Обычно-то всю ночь в ушах комары зудят. А тут все замерло, будто живность разбежалась подчистую. Я поставил будильник, чтоб в полночь проснуться. Но меня разбудил вожатый. Весь отряд на ногах. Льет как из ведра. Лагерь затопило, все проснулись в лужах дюйма в три. Дурдом. Вожатые орут, велят палатки складывать. Надо, говорят, перебираться выше, боятся наводнения. Наше-то благополучие им до лампочки, но самим сдохнуть неохота. Все вопят, все психуют. Никто ничего не может найти. Я думаю: о! Повезло, в этом бардаке слинять легче легкого. Я же знал, куда идти, где тропа. Помог Орландо собрать палатку, и пока собирал, на другом краю лагеря увидел Сандру. Она уже все собрала, ждала нас. Кто-то на нее фонариком посветил, и я увидел, что она смотрит на меня. И у нее такое лицо – будто знала, что я задумал. Ну, мне вникать некогда. Кто-то уже лезет по тропе к следующей стоянке. Я пристроился сзади. Держался в хвосте, а когда они отошли подальше, выключил фонарик, сошел с тропы в скалы и подождал. Видел, как кто-то по гребню тащится, кто-то с палатками носится. Ливень, тьма кромешная, дальше фута не видать. Что я сбежал, заметят только утром. Я опять включил фонарик и пошел.

Он еще отхлебнул скотча.

– Десяти минут не прошло, оборачиваюсь – а позади меня другой фонарик. Орландо. Я взбесился. Заорал на него, чтоб возвращался, а он ни в какую. Все твердил: «Ты обещал. Ты обещал меня взять». И не заткнется никак. У меня башню снесло. Сказал ему, что я его не перевариваю. Что он жирный, что над ним все смеются. Что он жалкая сопля, даже мать его на самом деле не любит. Что его вообще не любит никто на свете и не полюбит никогда.

И Хоппер зарыдал, мучительно задыхаясь, и всхлипы раздирали ему нутро.

– Я хотел, чтоб он ненавидел меня. И вернулся. Не хотел ему нравиться. Не хотел, чтоб он мною восхищался.

Хоппер глубоко вздохнул и умолк, обхватив голову руками. Посидел так, локтем отер лицо, сгорбился, решив договорить, пробиться сквозь свою историю, чтобы не потеряться в ней, не утонуть.

– Я ушел. Оглядываюсь – вижу его фонарик, маленький такой белый огонечек в темноте, далеко-далеко. Вроде уменьшается – значит, Орландо возвращается к тропе. А потом я уже перестал понимать, ко мне он идет или от меня. Может, все равно решил за мной. Я дальше двигаю. А через час понимаю, что выхода нет. Тропа ведет через каньон, называется Узкий, и там повсюду грязь, скользко, а вместо тропы река несется. И не перейти никак. Пришлось поворачивать. Целую вечность выбирался, потому что тропа превратилась в какой-то сплошной оползень. Я уже сомневался, что дойду, и, наверное, не дошел бы, если б не карта. Целую вечность по темноте чапал. Через три часа вылез на гребень к новому лагерю. Часов в пять утра, еще лило. Все спят. Никто и не заметил, что меня не было. Я раскатал спальник, залез в чужую палатку и рухнул. Когда проснулся, вожатые всех пересчитали по головам. Орландо не видать. К обеду вызвали национальную гвардию. Помню, прекрасный был день. Огромное синее небо, яркое такое, прекрасное.

Он склонился ниже, глубоко и рвано дыша, глядя в пол.