Ночное кино

Столько лет прошло, а он не изменился – разве что стал чуть неспешнее и тягучее.

Я махнул Норе, и она выключила свет. Я раздвинул портьеры, и, смягчая декор, безвкусицу преображая в полуночный сад, гостиную залил оранжевый неон ФДР-драйв. Искусственные розы, позолоченные стулья, цветастый диван обернулись лесными цветами, зарослями подлеска, таинственными пнями.

Хьюз медленно подняла голову, и бледный свет омыл ее профиль.

Мы воззрились на нее в потрясении, не веря себе. Знаменитый подбородок с ямочкой, лицо как валентинка, широко расставленные глаза никуда не делись, но были изуродованы почти до неузнаваемости. Нам предстал разрушенный храм. Она перенесла чудовищную пластическую операцию – не прищипка да подтяжка, а вандализм: выпяченные скулы, глаза растянуты, словно она буквально расходилась по швам. Кожа восковая, пепельная, черные брови будто нарисованы тряским фломастером.

Нет в мире ничего вечного, время пожирает всякую розу, и Марлоу – наилучшее тому доказательство. Первым делом меня посетила мысль по мотивам фантастического кино: ее великая красота была инопланетной, пожирала ее, съедала заживо и бросила, оставив лишь обглоданный скелет.

– Вы пришли меня убить? – злорадно и, кажется, даже с надеждой прошелестела Марлоу, склонив голову, точно перед камерой, и явив нам позолоченный профиль. Те же склоны и углы, что в молодости («Профиль, по которому охота съехать на лыжах», – разливался Винсент Кэнби в рецензии «Таймс»), но теперь от прошлого остался только вялый набросок.

– Нет, – спокойно ответил я, сев напротив. – Мы пришли спросить про Кордову.

– Про Кордову?

Голос ее полнился изумлением, будто ей не приходилось выпевать это имя годами и теперь она обсасывала его, как карамельку.

– Его дочь отбросила коньки, – выпалила она.

– Что вы об этом знаете? – удивился я.

По-видимому, мы недооценили здравость ее ума.

– У девчонки не было ни шанса, – буркнула Марлоу себе под нос.

– Что-что? – шагнул к ней Хоппер.

Зачем он ее прервал? Убил бы пацана, честное слово. Хоппер сел в соседнее бархатное кресло. Марлоу проницательно улыбнулась:

– Это, я так понимаю, Тарзан, Грейстоук, повелитель обезьян[87]. Не дотягиваешь – еще надо рычать и махать дубиной. Интересно, как тебе пойдет набедренная повязка. А тут у нас кто? – ядовито осведомилась она, вперившись в Нору. – Кордебалет. Ты, Дебби, так ноги не разведешь, чтобы в середину взяли. А вы, – и она повернулась ко мне, – недоделанный Уоррен из «Красных»[88]. Вы трое – пердеж художественно озадаченных. И вы спрашиваете про Кордову? – Нарочитая усмешка – будто в горло просыпалась галька. – Так блохи задирают головы к небесам и вопрошают, зачем звезды.

– Кончай дурочку валять, актриса, – сказал Хоппер.

– Она не валяет, – вполголоса возразила Нора, чопорно присев на диван.

– Мы не уйдем, пока не расскажете…

– Хоппер, – оборвал я.