– В таком случае мы, я так понимаю, будем сожительствовать. Ты спишь в гостевой. Я больше быков не укрощаю. Но имей в виду, простыни не меняли с тех пор, как я спала с Гансом, – они еще липкие.
Хоппер вскочил и включил торшер в углу – комната внезапно озарилась голубым. С тем же успехом мог кислотой плеснуть. Ахнув, Марлоу скрючилась и опять спрятала лицо.
– Выключи, – велел я, но он будто и не услышал.
Положение стремительно ухудшалось, а мои выговоры Хопперу, видимо, только раззадоривали Марлоу.
– Александра Кордова. Что вы знаете? – вопросил он, нависнув над ней.
– Ни капельки, ничегошеньки! Ты что, глухой, Ромео?
– Хоппер! – Я встал.
– Дулю с маком, – чирикнула Марлоу. – Фигу с маслом. Ни хрена. Ей настали кранты, прямо как родилась.
– Она сама не понимает, что несет, – сказала Нора.
– Что, выбивать из меня будете? Прикончите меня? Вот и славно. Наконец-то у меня будет марка с портретом. А у Александры нету. Никто про нее не вспомнит. Умерла зазря.
Я и глазом не успел моргнуть – Хоппер уже тряс Марлоу за плечи:
– Да тебе до нее как!..
Я рванулся к ним, отодрал его от Марлоу и швырнул на диван.
– Ты совсем с дуба рухнул? – заорал я.
Хоппер, похоже, и сам ошалел. Я обернулся к Марлоу. Та неподвижно осела в кресле.
Гос-споди боже.
Кажется, Хоппер вытряс из нее последние капли жизни.
Теперь
Нора кинулась к торшеру, щелкнула выключателем, и гостиная вновь расплылась темными дремотными лозами и острыми камнями, а Марлоу свернулась в кресле юрким раненым зверьком. В припадке ужаса я расслышал ее хныканье – жалобный скулеж из чернейших глубин нутра.
– Простите нас, – шепнула Нора, присев на корточки и положив руку ей на коленку. – Он не хотел вас обижать. Принести вам попить? Воды, может?