Хоппер читал очередное письмо, Нора склонилась над старыми флаконами из-под духов и шкатулками с драгоценностями на туалетном столике – разглядывала фотографии, по-моему, младенца в сепии, вставленные за раму испятнанного зеркала.
– Давайте шевелиться, – прошептал я. – Вы проверьте другие комнаты. Я осмотрюсь здесь и пригляжу за ней.
Им не очень-то хотелось уходить. Сама спальня действовала как барбитурат – в этих Помпеях утраченных надежд можно было рыться вечно. Однако Нора кивнула, засунула фотокарточку за раму, и оба гуськом вышли, прикрыв дверь.
Я покосился на холмик под простынями. С места он не сдвинулся.
Возле туалетного столика была еще одна дверь. Я подкрался, осторожно ее толкнул и включил свет.
Я попал в большую, распухшую от одежды гардеробную – покоробленные лодочки и шпильки выстроились шеренгами, противоположная дверь ведет в ванную.
Едко пахло нафталином. Одежда, видимо, в основном наследие семидесятых-восьмидесятых. В самом углу, будто надеясь остаться незамеченными, из-за стайки вечерних платьев в блестках выглядывали бледно-лиловые портпледы. Девять штук. Можно и глянуть. Я отдернул платья, снял первый портплед, расстегнул молнию.
Ты подумай. Внутри висел модный белый костюм, в котором Хьюз снималась в «Дитяти любви». Весь в травяных пятнах, на внутреннем кармане бирка костюмерши Ларкин.
Я расстегнул следующий портплед. Тот же костюм. Затем еще один – то же самое, но этот забрызган кровью. Я ногтем поковырял ржавые потеки. Вполне похожи на настоящие.
Я раскрыл следующий портплед. Опять костюм, крови и грязи еще больше, юбка порвана. В следующем портпледе костюм абсолютно чистый, ослепительно-белый.
В фильме Хьюз носила только этот белый костюм, время действия – всего один день. Очевидно, Ларкин сшила девять таких костюмов, с разной густотой заляпав их кровью, грязью, по́том, пивом и травой – в зависимости от того, что происходит с Хьюз по ходу сюжета. К концу фильма, после всего, что героиня пережила, охотясь за шантажистом, своим бывшим сутенером, – ее насилуют, избивают, колют седативами, гоняют по стройкам, по шоссе и переулкам, – побуревший костюм изодран в клочья. Она сдирает его с себя и сжигает в барбекю на своем безмятежном заднем дворе в пригороде, а потом заползает в постель к спящему мужу – педиатру, который не знает и никогда не узнает о прошлом жены и о той преисподней, в которой она провела последние двадцать четыре часа.
В жутких последних кадрах он сонно ее обнимает, а она, сна ни в одном глазу, смотрит в темноту их аккуратненькой спаленки – картина, где сгустились все представления Кордовы о тонких связях между людьми, о черных тайнах души, в предельной гуманности скрываемых нами от тех, кого поистине любим.
Я сфотографировал костюмы на телефон, повесил портпледы на штангу и выключил свет.
В спальне я изумленно застыл.
Холмика нет. Розовые атласные простыни отброшены.
– Мисс Хьюз?
Ответа не последовало. Твою ж мать.
Наверняка прячется где-то здесь.
Кресло-каталка стоит у книжного шкафа, дверь закрыта. Я приподнял кроватный подзор из розовой тафты.
ebooksa