– Мы тя слышим, Арета,[119] – отвечал Хоппер.
– Ну мы правда семья, – сказала Нора. – И это навсегда.
– С вами двоими, – продолжал я, – миру не о чем беспокоиться! Слышите меня?
Нора, хихикая, обхватила меня руками и попыталась отодрать от телефонного столба, с которым я обнимался, точно Джин Келли в «Поющих под дождем»[120].
– Ты наклюкался, – отметила она.
– Ну еще бы я не наклюкался.
– Пора идти домой.
– Вудворд
Гуськом шагая по тротуару, мы примолкли, понимая, что вот-вот расстанемся, что, возможно, встретимся очень и очень нескоро.
Мы поймали такси. Так поступают в Нью-Йорке, когда ночь на исходе, – набиваются вместе в грязный желтый дилижанс с безликим кучером, и тот развозит всех по тихим улицам в относительной целости и сохранности. Ночь аккуратненько сложат и уберут – когда-нибудь достанут, стряхнут с нее пыль, вспомнят как одну из лучших в жизни. Мы забрались в такси; Нора села в середине, и привядшие розы лежали у нее на коленях. Хоппер вписывался на диване у друга на Дилэнси-стрит.
– Вот прямо здесь, – сказал он таксисту, постучав в стекло.
Такси затормозило, и Хоппер обернулся ко мне, протянул руку.
– Ищи русалок, – сипло сказал он. И опустил голову, чтобы я не заметил слез. – Сражайся за них.
Я кивнул и изо всех сил его обнял. Потом он нежно поцеловал Нору в лоб и вылез из такси. Сразу в подъезд не пошел, постоял на тротуаре, посмотрел, как мы уезжаем, – темный силуэт, облитый оранжевым светом фонарей. Мы с Норой глядели в заднее стекло – не отрывая глаз от этого кино, не моргая, не дыша, потому что в считаные секунды оно обернется лишь воспоминанием.
Хоппер поднял руку – помахал, отсалютовал. И такси свернуло.
– А теперь на Стайвесант, перекресток с Восточной Десятой, – сказал я таксисту. – Около Святого Марка.
Нора уставилась на меня.
– Ты мне говорила, где живешь, – пояснил я.
– Я не говорила. Я нарочно
– Да сказала ты, Бернстайн. Забывчивая ты стала к старости.