В самом начале прогулки ей казалось, что она все еще спит. Было темно, тихо и холодно. Она шла по Голден-лейн, который вливался в Клеркенвелл-роуд, и неожиданно поняла, что движется вдоль старых городских стен Лондона. В старину ее путь пролегал бы по садам и огородам, пересекая ручьи. Так рассказывают туристам экскурсоводы. Но Фрида думала о том, что, судя по всему, пришло позже: сараи, кучи мусора, сляпанные на скорую руку дома, скваттеры, авантюристы, – и сельская местность постепенно сдалась и умерла.
Она повернула, намереваясь совершить круг и вернуться домой. Теперь ее взгляду предстали офисные здания, и застроенные муниципальными домами микрорайоны, и маленькие галереи, и никогда не прекращающийся поток транспорта, и несколько запоздалых пешеходов на тротуарах, то ли заканчивающих свой день, то ли начинающих его. Кто-то подошел к ней и спросил, не нужно ли такси. Она притворилась, что не расслышала.
Этой ночью, или уже утром, город казался ей немного иным. Может, всему виной ясность мыслей, наступающая благодаря холодной темноте и темной неподвижности? Или то, что она снова кому-то открылась? Она вспомнила прошедшую ночь и вздрогнула. Огляделась. Она шла, почти полностью положившись на интуицию, и теперь ей нужно было сориентироваться. В это время суток триста-четыреста лет назад здесь было бы полно народу, нагруженных продуктами телег и домашнего скота, который перегоняют в город. Она подняла голову, увидела название улицы – Лэмз-Кондуит-стрит, улица Перегона овец, – и улыбнулась, словно оно отражало ее мысли. Название звучало очень мило, но на этом этапе своего путешествия овцы начинали толкаться и нервничать, улавливая запах скотобоен Смитфилдского рынка, доносившийся сюда с реки.
Она огляделась. Снова это чувство. Она всегда гуляла по Лондону по ночам, потому что именно в такое время чувствовала себя одиночкой, не привлекающей ничьего внимания. Но теперь все было иначе, и вовсе не из-за мыслей о Сэнди, спящем в своей квартире. Тут было что-то другое. Она невольно вспомнила детскую игру в «статуи». В ней нужно было оглядываться, стараясь поймать игроков во время движения. Когда ведущий оглядывался, они замирали, но с каждым разом подходили все ближе и ближе, пока наконец не хватали ведущего.
Когда она вернулась домой, была половина шестого утра. Она разделась и пошла в душ. Ее тело пропиталось его запахом. Она стояла под струями воды минут двадцать, пытаясь забыться, пытаясь не думать, однако ничего не получилось. Она поняла, что нужно звонить Карлссону. Но было еще слишком рано. Тщательно вытершись, она села в свое любимое кресло в гостиной – усталая, но полная энергии, вот только в глаза словно песка насыпали. С улицы донеслось пение птиц. Как бы зима ни сопротивлялась, весна уже близко. В начале восьмого она встала и сделала себя кофе и тост. В одну минуту девятого она позвонила Карлссону.
– А-а, это вы, – сказал он.
– Как вы догадались?
Повисла пауза.
– Вы что, совсем не разбираетесь в мобильных телефонах? – удивился он. – Когда вы мне звоните, ваше имя появляется у меня на экране.
– Вы, наверное, не хотите, чтобы я вам звонила.
– Я всегда рад, когда вы мне звоните.
– Я знаю, вы разочарованы моей беседой с Фрэнком Уайеттом.
– У всех случаются неудачные дни.
– Это не был неудачный день, – возразила она.
– Вы не вынудили его признаться.
– Вы правы, – согласилась Фрида. – Вы уже предъявили ему обвинение?
– Как я уже говорил, мы формируем дело. Я как раз пытаюсь подвязать свободные концы. Сегодня я еду на квартиру к Мишель Дойс. Мы хотим забрать оттуда кое-какие предметы.
– Когда вы туда собираетесь?
– Утром у меня уже назначено несколько встреч. Так что где-то после обеда.
– Я могу поехать с вами? Я хотела бы посмотреть.