Четыре сезона

– Разница есть. С течением времени твоя власть надо мной будет уменьшаться, поскольку с каждым годом американцы – и даже израильтяне – будут все меньше и меньше заинтересованы в том, чтобы отобрать у меня жизнь и свободу, которыми я так дорожу.

– Да? А что же они тогда не отпустили Шпеера?

– Если бы его взяли американцы, а они очень милосердны к убийцам, то наверняка отпустили бы, – возразил Дюссандер. – Неужели американцы позволят израильтянам вывезти девяностолетнего старика, чтобы повесить его, как Эйхмана? Вряд ли. Такое невозможно в стране, где фотографии пожарных, спасающих котят с деревьев, печатают на первых

полосах. Твоя власть надо мной станет уменьшаться, а моя над тобой – расти. Баланс сил будет постоянно меняться. И настанет день – если я, конечно, проживу достаточно долго, – когда я решу, что ты больше не представляешь для меня угрозы. Тогда я уничтожу документ.

– Но за это время с тобой может случиться что угодно. Несчастный случай, болезнь…

Дюссандер пожал плечами:

– «Если будет на то воля Господня, источник забьет, и мы найдем его и утолим из него жажду. Если будет на то воля Господня». Чему быть, того не миновать.

Тодд долго смотрел на старика, не в силах пошевелиться. Наверняка в его рассуждениях что-то не так и можно найти выход для них обоих или по крайней мере для него, Тодда. Что-то вроде спасительного заклинания «Чур, не я!» в детской игре. На него накатило зловещее предчувствие темного и беспросветного будущего. Он явственно ощущал его, хотя оно и не успело оформиться в законченную мысль: «И что бы я ни сделал, куда бы ни пошел…».

Он вспомнил героя образовательного мультика, безуспешно пытавшегося увернуться от наковальни, сброшенной ему вслед с двадцатого этажа. Когда Тодд окончит школу, Дюссандеру исполнится восемьдесят. Четыре года на бакалавриат – восемьдесят четыре, еще два на магистратуру – восемьдесят шесть… И за все эти годы старик может так и не почувствовать, что он в безопасности.

– Нет, – глухо произнес Тодд. – То, что ты предлагаешь… Я не согласен!

– Мальчик мой, – ласково произнес Дюссандер, и Тодд с ужасом понял, почему тот вдруг поставил местоимение в конце, – у тебя нет выбора.

Тодд почувствовал, как у него распухает язык: казалось, он вот-вот перекроет дыхательное горло и он задохнется. Мальчик опрометью бросился из дома.

Дюссандер невозмутимо смотрел ему вслед и, когда шаги на ступеньках затихли, закурил. Конечно, никакой банковской ячейки с документом не было. Но Тодд ему поверил, причем по-

верил окончательно. Теперь старик был в безопасности. Все наконец-то осталось позади.

Однако он ошибался.

В ту ночь им обоим приснились кошмары, и оба проснулись возбужденными и мокрыми от холодного пота.

Тодд чувствовал уже ставшую привычной эрекцию. Дюссандер, слишком старый для подобных ощущений, надел гестаповскую форму и снова улегся в постель, ожидая, когда сердце перестанет бешено колотиться и немного успокоится. Форма была дешевой и уже начала приходить в негодность.

Во сне Дюссандеру удалось добраться до ворот лагеря на вершине холма. Широкие створки распахнулись, пропуская его, и тут же закрылись. По металлическим воротам и ограде из колючей проволоки был пропущен ток. Костлявые голые преследователи накатывались на проволоку волна за волной и замертво падали. Дюссандер, расправив грудь, со смехом расхаживал по другую сторону ограды, щегольски заломив фуражку. Черный воздух наполнился терпким запахом горящей плоти, и старик проснулся. Мгла калифорнийской ночи невольно навеяла мысли о вампирах, рыскающих в поисках жертв в ночь на День всех святых, и о фонарях из выдолбленной тыквы.

За два дня до отъезда Боуденов на Гавайи Тодд отправился в заброшенное депо, где раньше садились на поезда до Сан-Франциско, Сиэтла и Лас-Вегаса, а еще раньше – ходили трамваи до Лос-Анджелеса.

Он добрался туда почти в сумерки. Вдалеке на автостраде машины уже стали включать габаритные огни. Несмотря на теплую погоду, Тодд был в легкой куртке, а за пояс он заткнул большой нож для разделки мяса, обернутый в старое полотенце. Этот нож он купил на распродаже в огромном универмаге, окруженном бескрайними стоянками для автомобилей.