– Он, наверное, был хорошим человеком.
– Он
Он шли молча какое-то время, пока Боб не сказал:
– Твой отец… Он?..
– Он умер раньше, чем все покатилось к чертям. И слава Богу. Я единственный ребенок. Моя мама была в доме престарелых в Саванне, когда все случилось. Ее сердце не выдержало, когда все это пошло на юг. Я похоронила ее сама на кладбище для бедняков и бродяг в Хайнсвилле.
Она справилась с неожиданным приступом печали и скорби, пока шла.
– Не самый лучший момент в моей жизни, скажу я тебе.
– Жаль это слышать, Гло.
Она отмахнулась.
– Это чудо, что я добралась до Вудбери. Я сказала себе, что должна идти на запад, в горы, чтобы стать отшельником. – Она рассмеялась. – И точно могу тебе сказать, что автостоп – не лучший способ путешествовать.
Тишина ушла, под ботинками стоял хруст, слышался треск лампы.
– А как ты оказался здесь, Боб?
– Я путешествовал с… – Он опустил голову, поднял свой «коулман» и увидел что-то в темноте прямо перед ними. – Стой… Погоди.
Они резко остановились. Боб осторожно взял Глорию за руку. Она не двигалась. Где-то в пятидесяти футах впереди, блокируя проход, отсвечивая в лучах лампы, стояла маленькая вагонетка для угля. Они осторожно подошли к ней. Эта вагонетка была размером с детскую коляску, покрыта плесенью и паутиной, а деревянные колеса практически полностью окаменели от возраста. Чем ближе они подходили, тем яснее Глория понимала, что вагонетка покрыта кровью.
Боб остановился возле и решил посмотреть поближе. Глория наклонилась, высоко держа свою лампу.
– Это что, кровь?
Боб провел пальцем по поверхности вагонетки.
– Да. Точно. Старая.
– Насколько, как ты думаешь?
– Сложно сказать. Не древняя. Ей не десятилетия… Ну, может, год или два.