Да, Томас понимал. Что-то у него в мозгу было не так, какая-то схема смонтирована с ошибкой, но, кроме его матери и его самого, об этом не знал никто, а они хранили все в тайне. И поделились ею только с доктором Брокманом с Харли-стрит, а тот прописал Томасу лекарства и время от времени осматривал его – теперь реже, чем прежде. Они знали, что доктор Брокман никому об этом не скажет.
Мамочка отправила Томаса в школу в наказание за то, что он ее мало любил. Она запретила ему раскрывать их тайну другим мальчикам, потому что тогда его увезут в больницу и запрут там и он больше никогда в жизни не увидит свою мамочку.
И вот теперь на спортивной площадке на него показывали пальцем. Он что-то сделал не так, вот только не мог понять, что именно. Одноклассникам Томас не нравился, они не хотели, чтобы он был рядом с ними. Мальчишки в школе постоянно твердили, что он больной на голову, и Томас иногда в ужасе думал: а вдруг это мамочка специально им все рассказала, чтобы наказать сына за плохое поведение?
Мяч летел прямо к Томасу, но тот не обращал на него ни малейшего внимания. Неужели ребята поэтому так орали на него? Из-за какого-то дурацкого мяча?
Кто-то крикнул:
– Эй, Томас, кинь уже мяч, придурок!
Подбежал, тяжело дыша, Ричард Грантам, два раза обошел вокруг Томаса, пиная мячик ногами.
– Эй, Томас, да ты реально чокнутый! Ты хоть это понимаешь?
Сегодня мальчишки доставали его, потому что он не смеялся над тем, что казалось им смешным. А вчера, наоборот, потому что он смеялся не над тем, над чем, по их мнению, следовало. Томас и его одноклассники словно бы существовали в разных парадигмах. Ну скажите, с какой стати ему пинать мяч? Однако здесь считалось: если ты не хочешь колотить ногами по мячу, то, значит, ты чокнутый.
Быстрые шаги у него за спиной. Томас даже повернуться не успел, как его изо всех сил пнули ногой. Он отлетел вперед, ударился о металлическую сетку, огораживающую спортивную площадку.
Томас перевел дыхание, чувствуя, как горит у него лицо, повернулся и увидел Тони Дикинсона – тот стоял, сложив руки, и ухмылялся. Рядом застыли еще несколько мальчишек. Он отвернулся и пошел прочь, отчаянно пытаясь скрыть от них, что прихрамывает от боли. Вошел в класс, откинул крышку парты, вытащил свой канцелярский нож.
Проверил лезвие, убедился, что оно очень острое, сделав крохотный надрез на своем пальце. Увидел, как появилась тоненька ниточка крови.
Отлично!
Пряча нож в руке, Томас сел за парту Тони Дикинсона и в ожидании, когда же закончится перемена, уставился на настенные часы. Он прислушивался к крикам снаружи. Через некоторое время раздался звук приближающихся шагов, послышались голоса, заскрипели по полу ножки отодвигаемых стульев – одноклассники возвращались с перемены. И наконец, голос Дикинсона:
– Слышь, ты, урод, ты зачем сел на мое место?
Томас не шелохнулся, он смотрел на доску, на которой мистер Лэндимор написал большими четкими буквами: «ВЕЛИКАЯ ХАРТИЯ ВОЛЬНОСТЕЙ 1215 ГОДА». Он слушал шаги, приближающиеся к нему со спины.
Потом его голову дернули назад за волосы, и теперь он смотрел прямо в выпученные глаза Тони Дикинсона.
– Пошел вон с моего стула, кретин!
Томас не шелохнулся.
– Я сказал, пошел вон! – повторил Дикинсон, приблизив к нему лицо.