Логово снов

– Расскажи мне скорее про маму и папу.

– У папы сейчас меховая лавка в Чикаго. Мама, как ни горько об этом говорить, уже много лет как умерла.

Миссис Розенталь приложила руку к груди и склонила голову.

– Какая ужасная новость. Бедная Мириам. Помню, на корабле сюда… она так тяжело тебя носила.

Эту историю Сэм слышал не раз и от самих родителей. Историю про то, как «мы бросили все, что у нас было, и пустились в ужасный и тяжелый путь в новый мир, чтобы дать тебе самую лучшую жизнь из возможных». Обычно ею пользовались как рычагом, когда нужно было заставить Сэма делать то, что им нужно. Учить Тору, например, или помогать отцу в лавке. Ему позарез хотелось скорее расспросить ее про письмо, но нельзя же вот так сразу кидаться напролом и обижать человека – еще догадается, чего доброго, что он заявился не просто в гости. Вот он и сидел, прихлебывая кофе и ожидая просвета.

– Мы приплыли на пароме на остров Эллис, и когда увидали статую Свободы, как такого ангела над гаванью, мы заплакали. От радости, конечно. От облегчения. И надежды – у нас же ничего не было, – голос миссис Розенталь прервался от нахлынувших чувств. – Эта страна приняла нас.

– Боже, благослови Америку, – вставил Сэм.

Надо было срочно свернуть ее с накатанной дорожки, пока она не ударилась в дальнейшие сентиментальные излияния – а ведь там недалеко и до народных песен! Сэм торопливо полез в карман пиджака и извлек на свет божий таинственный конверт.

– Миссис Розенталь, я тут нашел кое-что в маминых вещах, вот, c тех пор голову ломаю. Вдруг вы знаете что-то об этом письме? Оно от некой Ротке Вассерман.

Он протянул ей конверт; она прищурилась, чтобы разглядеть почерк.

– Да, как же, помню. Оно пришло уже после того, как твои мама с папой уехали. Эта Вассерман иногда приходила работать с Мириам. Это из-за ее дара, – выдала миссис Розенталь как нечто само собой разумеющееся и хорошенько хлебнула кофе.

– Дар… Вы про работу медицинской сестрой, да? – спросил сбитый с толку Сэм.

– Сестрой, ага, – миссис Розенталь красноречиво поцокала языком, словно само это слово показалось ей оскорбительным. – А то как же. В этой стране – да. А до того она была самой лучшей гадалкой во всей Украине! Люди приезжали к ней отовсюду, спрашивали про брак, про детей, открывать ли им дело, продавать ли корову. Даже сам Сумасшедший Монах, Распутин, – миссис Розенталь сплюнула какое-то крепкое русское ругательство, – приезжал повидать великую Мириам Любович.

– Я думал, мама была медсестра, – вот и все, на что хватило Сэма.

– Ну, надо же было писать в документах какую-то профессию. Большинство писало «жена», «мать», «кухарка», «швея» – всякое такое. Твоя мама написала «гадалка», – миссис Розенталь покачала головой. – Мы испугались, им это не понравится. Не годится эта страна для суеверий. Но эта женщина, мисс Вассерман, говорила по-русски. Мириам, сказала она, давай-ка мы тебя проверим.

– Как проверим? – вмешалась Эви.

Миссис Розенталь пожала плечами.

– Мне-то откуда знать. Я одно знаю: должно быть, она справилась, потому что они тут же нас всех пропустили. Все говорили, не волнуйтесь, не волнуйтесь, вам тут ничего не грозит. Давали ей что-то для лучшего самочувствия. Воды, отдохнуть. Мяса, витаминов, чтобы были силы. Вскоре ей и правда стало лучше. Вот поэтому ты здесь, Сережа. Поэтому ты американец. Какое-то время мама, папа и я жили у моих родственников на Орчард-стрит, а потом твои переехали на Хестер. Эта мисс Вассерман частенько приходила проведать тебя с мамой.

– Это еще зачем? – спросил Сэм.

– Не знаю. Посмотреть, как вы там. Она играла с тобой, ты ей очень нравился. А кому бы нет?