Хороший отец

22
18
20
22
24
26
28
30

Другие исследователи сосредоточились на нейротрансмиттерах. Изучение мутаций энзима нейротрансмиттеров и метаболизма – монаминоксидаза А – показали, что они вызывают у людей синдром, в который входили жестокость и импульсивность.

Итак, агрессивность бывает наследственной. Но за что отвечает наследственность? Прежде чем отвечать, рассмотрим другой вопрос. Изучив историю любого преступника, найдем ли мы склонность к насилию у его предков? Возьмем, к примеру, Чарльза Мэнсона – возможно, самого знаменитого убийцу в нашей стране. В конце шестидесятых годов Мэнсон стал виновником убийства не менее шести человек, в том числе актрисы Шэрон Тейт, жены режиссера Романа Полански. Когда ее убили, нанеся множественные ножевые ранения, Тейт была на восьмом месяце беременности. Мэнсон, глава так называемой «семьи», окружил себя последователями-наркоманами, готовыми помогать ему в расовой войне. После ареста он появлялся в зале суда с вырезанной на лбу свастикой. За десять лет до того прижил десять сыновей от разных женщин. За следующие сорок лет ни один из сыновей не совершил ни одного насильственного преступления.

Или Гэри Гилмор, бывший знаменитым преступником Америки спустя семь лет после Мэнсона. Летом 1976 года Гилмор совершил два убийства в Юте – хладнокровно застрелил людей после удавшихся ограблений. Как и Мэнсон, Гилмор с ранних лет не раз бывал в тюрьме. Отец регулярно избивал его и его братьев, часто без причины. Среди предков Гилмора длинная цепь торгашей и религиозных фанатиков. Он прославился тем, что, будучи приговорен к смерти, выбрал расстрел. Сын мормонки, он был воспитан в понятиях кровной мести и убеждении, что пролитую кровь может возместить только пролитая кровь. Поэтому, когда ему предоставили выбор, он выбрал расстрельную команду и 17 января 1977 года был расстрелян пятерыми. Его последние слова: «Отец будет всегда».

Отец будет всегда. Что это значило? Что он винил в своих преступлениях отца? Или он говорил о Боге? Гилмор был отпрыском рода преступников. Его регулярно избивал гневный отец, а воспитывала тюремная система. Даже если насилие было у него в крови, он во многом стал продуктом среды.

Это не мой сын. Никто из названных убийц не напоминал моего сына. Не только потому, что агрессия отличается от обдуманного действия. То, что сделал мой сын с сенатором Джеем Сигрэмом, было, можно сказать, противоположностью агрессии. Это хладнокровно рассчитанное действие. Предумышленные преступления, по определению, порождаются не страстью. Убийство Сигрэма было скрупулезно обдумано и исполнено.

Но если убийство – не акт агрессии, то что? Откуда берется? Если это не порыв страсти в том возрасте, когда молодой человек живет страстями, что оно такое? Мой сын не был агрессивен, он был миролюбивым ребенком, пацифистом.

Когда я высказал все это Эллен, она напомнила мне случай с пауками. Дэнни тогда было тринадцать, и он еще жил с ней, за два года до того, как перебрался ко мне. Эллен однажды позвонила мне, чтобы сказать, что нашла в комнате Дэнни банку с мертвыми пауками.

– С какими пауками? – спросил я.

– Я в них не разбираюсь, – огрызнулась она, – но их там много, и, честно скажу, меня чуть не вырвало. Ты же знаешь, как я отношусь к паукам.

Я ответил, что она драматизирует. Может, он выполнял школьное задание.

– Тогда зачем было прятать их в шкафу? – спросила она.

Я сказал, что бывал у нее дома. Она жила рядом с парком, и у них всегда было полно пауков. Может, Дэнни в детстве их боялся и таким способом боролся со страхом. Кроме того, заметил я, мы не знаем, убивал ли он пауков. Возможно, подбирал мертвых.

– Тут ведь тонны дохлых пауков валяются! – съязвила она.

По словам Эллен, когда она стала расспрашивать Дэнни, тот рассердился. Обвинил ее в шпионаже, в том, что она роется в его вещах. Я сказал, что для подростка это вполне нормальная реакция.

Повесив трубку, я моментально забыл о разговоре. Помнится, в год, когда Дэнни переехал к нам, Алекс нашел у себя в комнате паука и хотел его убить, но Дэнни не дал. Он загнал паука в стакан и вынес на улицу, отпустил.

Вспоминая теперь оба случая, я не мог понять, что они означают. Последние три месяца я копил воспоминания, случаи из детства Дэнни, которые позволили бы поставить диагноз, точно ответить, кто он и почему поступил так, как поступил. Но всю его жизнь можно было толковать по-разному. Мы видим прошлое сквозь призму своего восприятия. Когда человека обвинили в убийстве, мы пересматриваем его жизнь в поисках примет. Пустой случай внезапно представляется очень важным. Смотрите, он убивал пауков. Это первый симптом. Но разве в конечном счете история с мальчиком, убивавшим пауков, не уравновешивается историей, как тот же мальчик их спасал?

Я попробовал представить, как мой сын в тринадцать лет систематически уничтожает пауков: выслеживает их в паутинах и сажает в банку. Попробовал представить, как он наблюдает: в банке понемногу кончается кислород. Что он думал, глядя, как паук мечется в поисках выхода, как движется все медленнее и вдруг замирает?

Представленная мною сцена выглядела неестественно, как эпизод из фильма, из молодежного сериала, где показывают юность преступника. Этого снадобья мой организм не принимал. Я всю жизнь смотрел в глаза сыну и ни разу не увидел там психа, социопата, убийцу.

Нет, я был убежден, что разгадка не в предках Дэнни и не в его детстве. Разгадка была в его пути. Где-то между Нью-Йорком и Лос-Анджелесом. Где-то в кукурузных полях и хребтах срединной Америки.

Мюррей нашел последний адрес Фредерика Кобба: в Игл-Рок, в двадцати минутах к северу от Лос-Анджелеса. По этому адресу располагался приют для бездомных. С тех пор как он ехал в товарняке, идущем на запад, с моим сыном, Кобб выныривал в разных местах штата. Обращался за медицинской помощью в ветеранский госпиталь в Санта-Розе. Получал пособие для безработных в Риверсайде. Еще раз обвинялся в бродяжничестве в Санта-Монике – после задержания в пьяном виде. По всем признакам, Кобб представлялся классическим бездомным ветераном, не способным ни завязать прочные отношения, ни пустить где-нибудь корни.