Хороший отец

Он попал в Остин пятнадцатого августа, извилистым путем через Канзас и Миссури.

Вел машину по шоссе NAFTA, пристроившись к большегрузам, чьи водители подстегивали себя продуктом перегонки лекарства от простуды. Скуки ради он плутал среди проселков и городских улиц. В Оклахоме ночевал в мотеле у стоянки фур. За унитазом там нашел пулю, а на полу нечто вроде обведенного мелом силуэта тела. В пестрых бликах августовского восхода он пришел к выводу, что секс с проститутками на трассе – своего рода молитва, если судить по доносившимся сквозь стену возгласам.

В Остине он сидел в ресторане «Вип Инн» и искал, где остановиться. Вышел на сайт объявлений и нашел комнату в доме, где жили мальчики из студенческих братств, – рядом с университетом. Кто-то вывел краской на газоне эмблему «Техасских длиннорогих». В ветках деревьев застряли жестянки из-под пива. Внутри дом напоминал музей хлама. Он переходил от курса к курсу, оставаясь, в сущности, в тех же руках. Студенты въезжали на один семестр, заваливали подоконники пивными банками, забывали помыть туалет, добавляли новый слой к «мемориальному кладбищу подштанников», заложенному кем-то в гостиной. Потом выезжали. Иная комната еще числилась за парнем, окончившим курс в президентство Рейгана. Все это походило на серию фотографий реки, год за годом прорезающей горы каньоном. Хлам слежался в археологические слои. Копнув поглубже, можно было обнаружить сэндвич времен, когда Элвис был королем.

Дэнни получил комнату на втором этаже с окнами на улицу Рио-Гранде. Дом напротив занимало женское общество, и парни по очереди залегали на крыше с биноклями в надежде высмотреть лакомый кусочек. Дэнни сидел в своей комнате и, не закрывая окна, слушал радио. В Остине было душно: жаркая ленивая погода, вентиляторы и грозы к вечеру.

Студенты называли его «Пижон» и «Чиф». И по-французски «Богема», «Шеф». Кто-то прозвал его Альбертом. Так было проще, чем запоминать имена. Дэнни, как все до него, поживет немножко в номере 1614 и исчезнет, оставив призрак воспоминания и пару растянувшихся футболок в груде белья. Просто лишний человек мочится в унитаз и заплевывает зубной пастой грязную раковину.

Кругом все шло как обычно. Остин был растущим городом. Население меньше миллиона человек и среди них многие – музыканты. Путь по улицам был заполнен саундтреками, в супермаркетах и аэропорту играли оркестрики. Вдоль дорог рос орех пекан, дубы и техасские платаны. Город выстроили на медлительной излучине рек Колорадо, и многое в нем было связано с водой. На городском озере катались на каноэ, в ручье Бартон купались. Это был город парков и ручейков, а еще молодых людей в бейсболках, играющих в фрисби. Как ему сказали: если ты не плаваешь или не крутишь педали, не бегаешь и не турист, что-то с тобой не так.

Разъезжая по городу на дешевом подержанном велосипеде, Дэнни замечал, что в Техасе все либо техасское, либо им притворяется. Коврики у дверей, дорожные указатели, ворота. Словно горожане боялись, что, если не напоминать себе о Техасе ежеминутно, однажды они проснутся в Нью-Джерси.

Именно в Остине Сигрэм проник в сознание Дэнни. Был вторник, двадцатое августа. До первых праймериз демократической партии оставалось больше пяти месяцев, но политики уже колесили по городам, выступали на утренниках, произносили программные речи и собирали комитеты по опросам общественного мнения. Дэнни объезжал по велосипедной дорожке озеро Леди-Берд, когда увидел плакат. Он остановился на берегу, вытер пот. Впереди шумела толпа. Потом, проезжая по мосту Первой улицы, он увидел кучку зарегистрированных избирателей на широком газоне парка «Аудиториум». С трибуны человек в костюме вещал о времени перемен. На воде играло солнце. С запада дул легкий ветер. Прошлой ночью сырость, наконец, сдуло, и сегодня казалось, что нет ничего невозможного.

Он оставил велосипед у ворот и пробрался сквозь толпу. Девушки в бикини сидели на полотенцах, щурясь в сторону трибуны. Бегали собаки без поводков, дети кидали фрисби.

– Я устал, – говорил сенатор Джей Сигрэм, непринужденно держа микрофон и не заглядывая в записи. – Устал придумывать оправдания тому, что банкиры богатеют, в то время как остальные в жопе. Устал слушать о том, как семьи выгоняют из дома. Устал от уверений, что должен бояться людей, с которыми никогда не встречался. Устал вести войны под лживыми предлогами. Устал жить в стране, где больные не получают помощи, и меня тошнит от убийств за наш счет, которые сходят с рук международным корпорациям. Я устал, меня тошнит, и на ваших лицах я вижу то же отвращение и усталость.

Толпа бушевала от восторга.

– Вам тошно, что вас не слышат. Вы устали платить налоги, которые идут на убийство людей, виновных лишь в том, что они говорят на другом языке. Вам тошно отдавать половину семейного бюджета за бензин, когда у автомобильных компаний уже есть технология, позволяющая в десять раз увеличить эффективность горючего. Прямо сегодня. Они могли бы сделать это уже сегодня, но не делают. Почему? Вы не устали спрашивать?

Теперь все стояли. Дэнни шел между людьми, задевая кончиками пальцев их руки. Воздух был заряжен электричеством, как перед грозой.

– Пора уже, – говорил Сигрэм, – не задавать вопросы, а действовать. Предъявлять требования. Мы требуем здравоохранения для всех. Мы требуем прожиточного минимума. Мы требуем, чтобы политики прекратили поднимать налоги нам и сокращать – корпорациям. Мы устали просить. Мы были терпеливы и вежливы. Теперь нам не до вежливости.

Дэнни стоял у сцены и видел, как сенатор Сигрэм воздевает руки. Толпа взревела. Сигрэм опустил глаза и встретился взглядом с Дэнни. И подмигнул ему.

На следующий день Дэнни пришел в избирательный штаб Сигрэма. Он располагался на улице Гваделупы, рядом с Кооперативом. Он поговорил с мужчиной в синих джинсах и белой рубахе, с Уолтером Багвеллом.

– Чем я могу помочь? – спросил Дэнни.

Багвелл дал ему блокнот и листовки и послал информировать избирателей. Дэниел стоял на углу Двадцать второй и Гваделупы, раздавая листовки студентам. В листовках были написаны те же вопросы, что Сигрэм задавал на митинге. И был адрес веб-сайта и телефонный номер. В первый день Дэнни роздал пятьсот листовок. По дороге домой он видел их в мусоре, урнах и налепленными на стекла машин. Ему это показалось метафорой самой политики: страсть одного – для другого мусор.

Он прочитал все, что нашел о Сигрэме в университетской библиотеке. Сигрэм рос в бедности. Отец ушел из семьи, когда Джею было три года. Чтобы оплатить себе колледж, а потом юридическую школу, Сигрэм организовал в колледже подготовительные курсы для старшеклассников. К выпуску из Стэнфордского юридического у него работали больше тысячи человек, филиалы его курсов действовали в восемнадцати штатах. Он продал свою компанию «Принстон Ревью» за шесть миллионов долларов.

Дэнни сидел в библиотеке, рассматривая фотографии Сигрэма и его жены Рэйчел. Та была симпатичной брюнеткой со смешливыми морщинками у губ. Так выглядят хорошие жены: жены, от которых не услышишь дурного слова, которые играют с детьми и готовят сложные угощения, которые не любят лишние строгости. Дети у них были румяные, с блестящими глазами. Так выглядят дети, которые хорошо учатся и играют в команде. Счастливые дети из полной семьи, любимые родителями. Дети, которым не приходится мотаться на каникулах между мамой и папой. Дети, никогда не слышавшие, как мама вопит, что «ненавидит» их отца и желает ему «сгореть в машине». Которые никогда не видели, как отец хлопает дверью и пробивает насквозь стены.